Я кликнула по иконке, вошла в электронную почту и облегченно вздохнула, увидев, что новых писем нет. Я уже научилась не читать их, но даже при виде ее имени в почте у меня начинали путаться мысли, появлялось ощущение, что я поймана в западню, и у меня тут же случался приступ паники. Словно начинался обратный отсчет, который должен непременно закончиться ее появлением на пороге.

– Ничего нет. На этот раз она осчастливила только тебя. Ты прочитала письмо?

– Да. Очень содержательное. Представляешь, я, видите ли, теряю тут время – как там она это сформулировала? – «прозябаю в забвении» черт-те где, в то время как моя труппа выступает с балетом «Жизель», и мне больше никогда не дадут никакую роль, так как все обо мне забудут к июню, когда закончится мое здесь торчание. К тому же, я буду на год старше, а всем известно, что время делает с карьерой танцовщицы, разве не так? – Марин расхаживала по комнате, сопровождая слова преувеличенно театральными жестами для пущего эффекта.

– Единственное, чего она не упомянула, так это того, что я здесь толстею, хотя она, наверное, сочла это недостойным внимания на этот раз, учитывая, что я, когда вернусь отсюда, все равно буду старой, никому не известной балериной, которой не светят никакие ангажементы.

– Гляжу, на этот раз она оторвалась по полной, даже по сравнению с ее обычными нападками. С тобой все в порядке?

Наша мать была мастером нанесения душевных ран, которые подобно порезам от отравленной бумаги, поначалу кажутся пустячными, но имеют обыкновение долго не заживать и гноиться. У нее также была удивительная способность точно выбирать самые уязвимые места, чтобы было как можно больнее.

– Ничего, справлюсь. Она такая, какая есть, и я давно уже не жду от нее ничего другого. Просто она ведь в какой-то степени права, понимаешь? Возможно, после того, как я уеду отсюда, мне действительно некуда будет возвращаться. Я стану на год старше, и к тому времени меня уже целый год не будет на сцене. Даже почти полтора года, учитывая расписание спектаклей. – Она плюхнулась на кровать. – Если я не найду работу к тому времени, как вернусь отсюда, можно будет сказать, что я уже станцевала свою последнюю партию.

Я прилегла рядом с ней.

– А ты спрашивала Гэвина, что он думает о перспективах твоей карьеры?

– Гэвин утверждает, что Национальный театр балета непременно меня пригласит, особенно когда они увидят, как мы танцуем в паре. И это будет огромный шаг вперед по сравнению с тем положением, в котором я была до приезда сюда. Таким образом, осуществится моя мечта. Если рассуждать логически, я с ним согласна – я никогда в жизни еще не танцевала так хорошо, и я сама чувствую, что мой танец стал совершеннее. Но, понимаешь… Это все она! Она словно чувствует, что я счастлива, и хочет все испортить. – Марин сжала виски.

Когда она опустила руки, я заметила серебристый отблеск на ее шее.

– О! И у тебя есть этот кулон, – сказала я, вытаскивая амулет в виде песочных часов из-за выреза блузки.

Марин прижала руку к своему амулету.

– У тебя тоже? Как здорово! Я так надеялась, что ты тоже его получишь! Правда, сейчас я в сомнении, испытывать ли мне по поводу этого восторг – ведь, это означает признание моего таланта, или же расстраиваться из-за того, что я еще больше времени проведу вне сцены, если соглашусь принять его. А я этого очень хочу. Мне нравится заниматься самостоятельно, давая волю воображению. Я даже начала работать над своей собственной хореографией, хотя раньше никогда не думала, что способна на такое, и это, несомненно, позволит расширить возможности карьеры и продлить мою жизнь в балете. Но я не могу отделаться от страха, что время уходит, я как будто слышу постоянное тиканье часов.

– Ты же сама сказала, что знаешь ее как облупленную. Так не позволяй ей отбирать у тебя твое счастье, – сказала я. – Доверься Гэвину. Если бы он считал, что «Мелета» навредит твоей карьере, он бы прямо посоветовал тебе уехать. Подумай сама, насколько губительно скажется на его собственной репутации тот факт, что ты не сможешь получить достойную работу после того, как отзанималась с ним целый год.

– Ты права, – сказала Марин. – Конечно, права. Хотела бы я, чтобы она перестала действовать на меня таким образом. В смысле, я знаю, что она уже не может причинить мне вреда, и все же…

Фантомная боль пронзила мою руку.

– Понимаю.

Она посмотрела на потолок.

– Вижу, ты действительно повесила звездочки.

– Как же я могла этого не сделать? – удивилась я.

– Ну, может, ты сказала это, чтобы просто меня порадовать. Я и в самом деле рада, что они здесь, – сказала она.

И мы еще некоторое время сидели вместе и молча любовались неподвижными звездами.

Жили-были две сестры. Старшая была черноволосая, с умом, острым как нож. У младшей были золотые, как солнце, волосы и очень мягкое сердце.