Мать подарила младшей сестричке пару волшебных туфелек. Когда она надевала их и принималась танцевать, то становилась прекраснее звезд на небе. Но, как и за любое волшебство, за чудесные туфельки надо было платить, и она платила – красной солью крови и белой солью слез.

Мать убедила младшую сестру, что она красива, только когда танцует. Ее слова сочились ядом, но девочка так хотела быть красивой, ей так нравились изящные туфельки, что она никогда не хотела их снимать.

И тогда старшая сестра призвала весь свой ум, острый как нож, и направила этот нож на себя, рассекая свою душу, пока не нашла своего истинного предназначения. Она рассказывала историю за историей, пока мать, которая ненавидела правду, не избила ее, чтобы заставить замолчать. Девочка не подчинилась ей. Такие истории не выносят молчания, они продолжают говорить, даже если ты платишь за это кровью.

Красная соль крови. Белая соль слез…

Младшая сестра бесконечно танцевала, а старшая рассказывала ей истории, и со временем волшебные туфельки перестали причинять ей боль. Младшая сестричка воплощала истории старшей в танце, ведь она уже расплатилась за свое искусство слезами и кровью, и осталась лишь магия в ее чистейшем виде. С помощью магии они сумели убежать от жестокой матери и оказались в чудесном месте, где она уже не имела власти над ними.

Они сумели выжить.

Я положила ручку и оттолкнулась от стола, от воспоминаний, которые воплотила в книге.

Я никогда не спрашивала Марин, что она говорила себе, чтобы сохранить рассудок. Какой конец она придумала для нашей детской сказки, чтобы мы смогли уцелеть и стать взрослыми.

Возможно, я задала бы ей этот вопрос, если бы осталась дома. Может, смогла бы поведать ей свою историю, если бы между нами не лежали годы молчания. Но есть в мире правда, которая ранит не только того, кто осмеливается говорить о ней, но и того, кто слушает. Порой лучше не бередить старых ран.

Тогда для меня имело значение только одно – выжить любой ценой. Моей сказке не суждено было закончиться традиционной фразой: «И жили они долго и счастливо».

Желанным финалом для меня было просто остаться в живых.

День был пронизан золотым свечением, достойным пера Брэдбери. Наступила осень. Я собрала рюкзачок и отправилась в лес, чтобы поработать на свежем воздухе. Не так уж много теплых дней впереди, и я хотела воспользоваться любой возможностью.

Пройдя через кампус, я отправилась не в ту часть леса, куда обычно забегала во время пробежек, а к реке Морнинг. Берега ее были соединены многочисленными мостиками, словно скобками, под которыми река несла свои быстрые воды, увлекая за собой пестрые опавшие листья.

Ветер обрывал остатки листвы с деревьев, листья кружились в воздухе и, шурша, опускались на землю. Сквозь обнажившиеся ветви деревьев я увидела мост, менее причудливый, чем остальные. Мне показалось, что это идеальное место для работы, и здесь мне вряд ли кто-нибудь помешает, в отличие от, например, Моста Поцелуев, куда наведывались все парочки «Мелеты», чтобы увековечить свою любовь в виде отпечатков губной помады на камнях. Или миниатюрной копии акведука Пон-дю-Гар, перекинутого через реку в самом глухом уголке леса. Последний получил название Моста Желаний, так как обитатели кампуса приходили туда, написав свои заветные желания на бумажных корабликах, поджигали их и пускали в реку. Считалось, что желание сбудется, если кораблик успеет сгореть, пока его или гадателя никто не увидит.

Я прошла по берегу Морнинг к каким-то каменным развалинам, видневшимся неподалеку. Это место находилось в излучине реки и было надежно скрыто в сени деревьев.

Развалины старого моста поднимались из прибрежной земли, словно выросли здесь сами по себе. На самой высокой точке мост обрывался. Разлом был зубчатым, словно часть моста обрушилась в реку, но в воде не было видно никаких каменных обломков, так же как и на противоположном берегу не было ни следа обрушившихся конструкций. Просто половина моста и все.

Ветер усилился, на речных волнах вскипали барашки. Листья срывались с деревьев, как будто осень уже подходила к концу, неся предзимнюю непогоду. Я натянула на себя толстовку, которую благоразумно запихнула в рюкзак, и, когда сдвигала с головы капюшон, утраченная часть моста мелькнула передо мною. На другой стороне речки тоже был лес, но деревья в нем были еще темными и зелеными, совершенно не тронутыми осенними красками. Мое сердце отчаянно забилось. Я словно вспомнила этот лес, эти деревья, хотя никогда там не была. В голове раздалось эхо стука лошадиных копыт.

На опушке этого леса стоял человек с таким удивленным выражением лица, словно сам не знал, как здесь оказался.

Это был Эван.

Я позвала его.