Ариэль перехватила мой взгляд и покачала головой, удивляясь приветливому тону Елены.

Колючая, как всегда, она все же сейчас была с нами, принимала участие в готовке и не затевала ссор со всеми подряд, как обычно. Я даже слышала, как она тихонько подпевала, когда мы принялись распевать рождественские гимны.

День был просто замечательный! После того, как мы испекли пять видов печенья и приготовили два вида сливочной помадки, напряжение, царившее в доме со дня снежной бури, наконец растаяло.

Елена даже улыбалась Марин и смеялась, когда Ариэль назвала наше сборище «рождественским чудом». Конечно, дружеские посиделки вряд ли можно считать чудесами, но для нас это так и было.

Бет собиралась уехать из «Мелеты» на праздники.

– Прошу прощения, что бросаю вас в такое время, обычно я не уезжаю, если уж взялась помогать кому-то, но моя дочь только что родила девочку. Это ее первенец, и моя первая внучка, поэтому я проведу Рождество с ними, помогу, чем смогу. Заодно и Рождество отпразднуем.

– О, как замечательно! Мои поздравления!

Как ни странно, я произнесла эти слова совершенно искренне, хотя мне трудно было представить семейные торжества как нечто приятное, но лицо Бет прямо-таки светилось от радости. По всей комнате были разложены стопки связанных ею вещей – одеяльца, чепчики, – которые скоро будут упакованы в чемоданы. Я отбросила невольную зависть, как и мысль о том, что если когда-нибудь у меня будет ребенок, я сделаю все, что в моих силах, чтобы не подпускать к нему мою мамашу и на пушечный выстрел.

– Пожалуйста, непременно свяжитесь со мной, если вам что-нибудь понадобится. Адрес электронной почты и мобильный тот же, как и здесь. Знаете, в праздники часто возникают непредвиденные проблемы, и иногда сама жизнь в «Мелете» их усугубляет. Было бы хорошо, если бы вы передумали здесь оставаться и все же съездили бы домой.

Моя рука невольно скрючилась, превратившись в клешню, и я прижала ее к телу. Подняла кружку с кофе, отпила немного. Мы с Бет никогда не обсуждали мою жизнь за пределами «Мелеты». Я придерживалась мнения, что не следует ее в это посвящать, если только не возникнут связанные с ней последствия, которые могли бы помешать моей работе здесь. Поэтому ей лучше не знать, насколько безрадостны были для меня домашние праздники, особенно Рождество. Мне было одиннадцать, когда мамаша отправила котенка, которого подарили мне на Рождество, обратно в приют, сказав мне, что велела немедленно усыпить его, потому что я не надела праздничное. Она не купила мне нового, а прошлогоднее было уже маловато. Молния лопнула, когда я натянула его перед праздничным ужином, и мне пришлось надеть другое платье, большего размера. Я прекрасно осознавала, что это плохое решение, но ситуация, как ни крути, была безвыходной.

Марин нашла номер телефона этого приюта и держала меня за руку, когда я туда позвонила и, плача, рассказала всю эту историю сотруднице. Доброй женщине, которая и успокоила меня: «Что вы, милая, мы никогда не усыпляем здоровых котят! Этот пушистый комочек сегодня нашел себе замечательный дом». В ту ночь я рыдала, пока не забылась сном. Но, по крайней мере, я больше не чувствовала себя убийцей.

В средней школе, когда мне было тринадцать, мне досталась главная роль в рождественском спектакле. И в первый раз мать заявила, что гордится мной. Она дождаться не могла, когда я появлюсь на сцене, и все смогут увидеть, что у нее две талантливые дочери. «Это вы унаследовали от меня», – самодовольно улыбаясь, твердила она.

Я была в таком ужасе, опасаясь, что могу сделать что-то не так, что у меня случился приступ паники, и я потеряла сознание прямо на сцене. Когда мы вернулись домой, она швырнула все тетрадки с историями, которые я написала, в огонь, заявив, что если бы я не тратила время на выдумки, то, может быть, лучше подготовилась бы к выступлению и не опозорила бы свою мать.

Я плакала, когда они горели, и Марин протянула руку, чтобы вытащить рукописи из огня. Она обожгла руку, и мать ударила ее по лицу за то, что она «мешает свершиться тому, что твоя сестра сама на себя навлекла». Это был единственный раз, когда я видела, как она бьет Марин.

Мы обе стояли оцепенев, и тогда мать схватила мою руку – правую руку, которой я писала свои истории, – сунула ее в огонь и держала там. Держала, пока рука горела, а я страшно кричала.

«Ты должна научиться делать так, как я скажу. Я много раз тебе это повторяла, но, видимо, слов недостаточно. Я делаю это ради твоего же собственного блага».

Красная, обгоревшая до мяса кожа. Агония боли. Я задыхалась, дыхание со свистом вырывалось из груди. Все слова исчезли.

Наконец, она отпустила мою руку.

– А теперь, Марин, мы поедем в больницу, где тебе залечат травмы, которые ты получила по вине своей сестры. Нам не нужно, чтобы у тебя оставались шрамы – это будет уродливо выглядеть на сцене. – Мамаша положила ключи в сумочку. – Поехали.

– Но Имоджен… она же пострадала больше, чем я.