Тело Елены кремировали. Так что мы не увидим воскового лица в отполированном гробу, не увидим могилы, зияющей, как рана, в теле земли, молчаливо ждущей, когда ее заполнят. Но мы все встанем в круг, произнесем ее имя и помянем ее. Ведь так принято делать, когда кто-то умирает. Конечно, этого недостаточно, чтобы выразить нашу печаль, и никакие слова и действия не могут отразить всю горечь потери, но, по крайней мере, так мы соблюдем все положенные формальности.

Все в «Мелете» зеленело и цвело. Молодые клейкие листочки покрывали ветви деревьев, от чего те казались окутанными зеленоватой дымкой, травка пробивалась из-под влажной земли, птицы радостно щебетали, приветствуя весну. Все казалось слишком ярким, слишком шумным.

Так вот почему в фильмах во время похорон всегда идет дождь. Ведь все радости природы в такой день предстают лживыми и бездушными, уместным кажется лишь серое небо, роняющее слезы по усопшим. Веселое щебетание птиц, яркий солнечный свет кажутся кощунством, когда навсегда прощаешься с близкими.

Мы решили устроить поминки по Елене в розарии. Розы еще не зацвели, и перед нами предстали лишь голые шипастые стебли, но это было единственное место в «Мелете», которое, по словам самой Елены, она любила.

– На самом деле, это ужасно, – сказала Ариэль. – Она прожила здесь всю свою жизнь, и все, что мы смогли придумать, это устроить поминки по ней среди этих грязных веников с шипами.

Собралось совсем немного желающих помянуть Елену. Ариэль, Марин, я, Томас, который выглядел так, словно ни одной ночи не спал со дня смерти дочери. Гэвин тоже был с нами.

Дженет была в курсе, куда мы пошли. Однако, никто из нас не ждал, что она появится.

– Она не утруждалась навещать дочь, когда та была жива. Так что вряд ли соизволит прийти сюда ради мертвой, – сказала Марин.

– Я могу сбегать и сказать ей, что здесь Томас. Тогда она тут же примчится, – сказала Ариэль.

Но мы все же решили ничего ей не говорить. Дженет постаралась сделать так, чтобы вся жизнь Елены была нацелена на то, чтобы вернуть Томаса. Мы не собирались позволять ей использовать смерть дочери ради этой цели.

Поэтому мы неловко стояли впятером среди грязных луж и колючих стеблей и молчали.

А потом Гэвин прикоснулся к одному из кустов, и, когда он отнял от него руки, розарий был в цвету! Все кусты были усеяны розовыми, красными, желтыми и белыми цветами. Бархатные лепестки кружили в воздухе, напоенном благоуханием роз. Это было прекрасно.

– Думаешь, полегчает? – Ариэль резко повернулась к нему, и Гэвин сделал шаг назад. – Ее нет здесь с нами, чтобы увидеть всю эту красоту. Ты не соизволил нарушить ни одного из ваших дурацких правил, чтобы спасти ее, не проявил ни капли сострадания, и думаешь, цветочки все исправят?

– Нет, – тихо ответил Гэвин. – Я не думаю, что цветы хоть что-то исправят. И если бы в моей власти было нарушить какое-нибудь правило, я бы не раздумывая, это сделал. Мне невыносима мысль, что я не смог ей помочь, не смог вернуть к жизни, не смог даже сделать так, чтобы она могла застегнуть на шее цепочку с амулетом.

И снова обаяние сошло с него, глаза стали бездонными и темными, ветвистые рога на его голове то появлялись, то исчезали. Марин подошла к нему поближе.

Гэвин замолчал, очевидно, пытаясь взять себя в руки, и снова на его лице появилась привычная маска. Но я видела, что он опять выглядел изможденным. Совсем как простой смертный.

– Если бы это было в моих силах, я многое бы изменил, отменил бы многие правила. Но это невозможно.

Он смотрел на Марин, когда говорил это, и Ариэль отвернулась. Она сорвала розу того же ярко-розового цвета, что и волосы Елены.

– Помню, как она помогла мне втащить мой пароходный кофр наверх.

Затем заговорила Марин:

– Помню, как она надела колпак Санта-Клауса и пела вместе с нами, пока мы готовили рождественский ужин.

Тут раздался голос Гэвина.

– Она была верным другом.

Настала моя очередь говорить.

– Ее душа горела, как огонь.

Я бросила розу на землю, где лежали еще две – наша скромная дань памяти Елены.

Томас не сказал ничего, лишь бросил свою розу к другим и пошел прочь.

Целое море роз. Неожиданно расцветший розовый сад напомнил мне охапку цветов, которые Эван принес мне в День благодарения. И я не пошла к дому со всеми остальными, а сбросила туфли и ступила босыми ногами на мокрую землю. Я шла и шла через пустошь, к студиям. Я хотела увидеть Эвана. Уже несколько недель мы с ним не разговаривали, и это было правильно.

Я почти бежала, чтобы попасть туда прежде, чем одумаюсь. Влетев в студию, я бросила на пол туфли и расстегнула платье, сбросив его, как старую кожу.

– Имоджен, что ты делаешь? – На нем была дырявая футболка, волосы спутаны. Мне хотелось запустить в них пальцы и сильно дернуть. Оставить царапины на его коже, как свидетельство того, что я жива, что я существую.

– Елена умерла, а я ничего не чувствую! Ты говорил, что я могу заставить тебя чувствовать себя живым, настоящим.

– Имоджен.

Моя рука потянулась к поясу его джинсов и ниже, я ощутила его возбуждение и хриплым от яростного желания голосом прошептала: