— А я не знаю, чего ты за неё вцепилась! Подружилась бы с кем-нибудь ещё. У вас в группе Аня Хворостова учится — очень скромная и хорошая девочка из порядочной и интеллигентной семьи. А ты знаешь, что наш папа, царство ему небесное, вместе с её папой в одном литературном кружке были.

— Да что ты говоришь! — каждый раз мама сватала мне в подруги эту Аню Хворостову. Я даже знала, что она скажет дальше.

— Мама у неё такая вежливая, воспитанная. Иногда мне звонит, справляется о моём здоровье. Говорит, что у Анечки её совсем подруг нет. А вы с ней так похожи! Может, подружились бы уже! Давай их в гости позовём!

Я даже сморщилась, представив, что обо мне подумают, увидев рядом с этой Аней. Весь универ будет смеяться. Тогда мне точно не видать Ника, как своих собственных ушей! Аню Хворостову называют Тортиллой. У неё огромные очки с толстенными линзами, брекеты на зубах и вечно сальные волосы, зализанные в широкую косу до пят. Одежда у неё из бабушкиного сундука. Зато она самая умная в нашей группе. Наверное, правду говорят, либо ты красивая, как Лютикова, либо умная, как Тортилла. Что-нибудь одно!

Но мне искренне было жаль Хворостову. И я никогда не издевалась над ней, как Лютикова и её свита. Мы с Наташей, наоборот, вечно её защищали. Сейчас Цирцеи уже к ней привыкли. А в начале учебного года просто проходу не давали: то толкнут с лестницы, то подножку подставят. А один раз вылили ей в рюкзак воду. Видели бы ужас в глазах Хворостовой, когда она трясущейся рукой вынимала мокрые учебники и тетради. А эти стервы заливались смехом, приговаривая: «Чего ты так испугалась? Разве ты не Тортилла? Вот теперь у тебя есть собственная лужа». Тогда я уже не выдержала: взяла бутылку с минералкой, подошла к Лютиковой и под обалдевшие взгляды её группы поддержки, вылила всё содержимое бутылки ей на голову.

— Ты в своём уме? Чего творишь, дура? — запищала Лютикова.

— Ещё раз её тронешь — прибью! — сама не ожидая от себя такой смелости, выпалила я.

— Чего ты сказала, лохушка? — встав с места и направляясь на меня, как пантера перед прыжком, продолжала та.

И тут произошло то, чего я и ожидала. Наверное, поэтому я и была такая смелая.

— Повтори, что ты сказала! — услышала я Наташин голос позади себя.

— А ты не лезь, Степанова! — крикнула Лютикова Наташе. — Я не тебе это сказала!

Но подруга и не думала останавливаться. Глядя на неё, и я, сначала испугавшаяся и поджавшая хвост, тут же вытянулась в струнку, и в позе «руки в брюки» пошла в атаку.

Лютикова попятилась назад.

— Значит так, курица ты общипанная! — начала Наташа. — Ещё раз тронешь мою подругу — пожалеешь, что на свет родилась! Ты не знаешь, какие у меня связи и на что я способна в гневе! Ты поняла? — голос Наташи был непоколебим.

— И от Хворостовой отстаньте! — поддержала я подругу. — Что она вам сделала? Если бог вам мозги не дал, она виновата? — в конец осмелела я.

— Ты на что намекаешь? — не унималась Лютикова.

Не знаю, чем бы закончилась эта перепалка. Благо, прозвенел звонок, и в аудиторию вошла Аделина Игнатьевна — это произошло как раз перед её парой. Увидев строгий взгляд Церберши, все проблемы отошли на второй план.

Именно после этой истории я и получила своё прозвище Немезида — в честь древнегреческой богини возмездия. И с этого самого дня благодарная за спасение Аня Хворостова искала повод со мной подружиться.

Я была не против общаться с ней иногда, защищать от нападок Цирцей. Но дружить? Это вряд ли.

— Ну, так что? — исподлобья глядела на меня мама.

— Что? — спохватилась я.

— Позовём их в гости?

И тут у меня появился план…

— Позовём обязательно. Только разреши мне завтра пойти к Наташе — помочь ей с курсовой, — я хлопала глазами, как наивный ребёнок, выпрашивающий конфетку.

— Хорошо! — сдалась мама. — Можешь идти к своей Наташе, — язвительно сказала она. — Но как-нибудь обязательно пригласим в гости Анечку с её мамой.

— По рукам! — протягивала я маме руку.

— И сними уже этот страшный плакат! — по традиции закончила мама наш разговор. — Как только ты спать не боишься. Ведь приснится же такой ночью — заикаться будешь!

— Мама, ну хватит уже! — я легла на подушку и накинула на себя одеяло, чтобы она поскорее оставила мою комнату.

— Мы раньше Пугачёву слушали, Киркорова, — продолжала она уже в дверях, — а вы. Тьфу, смотреть даже противно! Представляю, что эти «Медведи» за песни поют.

— И тебе спокойной ночи! — подняв голову с подушки, улыбнулась я маме.

— Спокойной ночи, родная.

Мама вышла в коридор, со скрипом закрыв дверь.