Именно на это и рассчитывали подруги, подъезжая к дому девушки. Кузьма пыхтел что-что на заднем сидении, но Карина не обращала на это никакого внимания. Она вся сосредоточилась на ощущениях, пытаясь не то окончательно уйти в себя, не то раствориться в красках и звуках. Ярчайшая листва берез, более темная — сирени, поросль трав стежок за стежком вышили на фоне лазурного небосвода свою картину шелком и атласом. Солнце растеклось по нему капелькой желто-оранжевой, слепящей акварели, и каждая веточка, каждая пылинка впитывали эту акварель, сами загораясь изнутри. Кое-где, словно осколки светила расцветали одуванчики. Сунешь нос в такую звездочку, и он станет желтым, обсыпанным пыльцой. В полет поднялись многочисленные насекомые, изредка залетая в салон машины, так что Карине приходилось отмахиваться от осы или пчелы, перепутавшей ее светлую макушку с цветком.

— Ты вкусно пахнешь, — после очередного боя с полосатой нарушительницей спокойствия в ходе которого художницу успели ужалить, пояснил мальчишка, — Вот они и летят к тебе.

— Ага, по-твоему, запах елового леса — это новый писк моды у пчел, так что ли?

— Не знаю. Я их пристрастий точно не разделяю. Слишком он холодный какой-то и приставучий, как смола. Слушай, Карин, ты точно по ночам спишь?

— А что? — с осторожностью поинтересовалась жертва пчелиного произвола, стараясь не расчесывать горящую ранку.

— А то у меня такое ощущение, что ты втихаря елки рубишь, иначе как объяснить то, что ты вся ими пропахла?

— Не, ты не прав, — глубокомысленно изрекла Зойка, — Она елки не рубит, она у нас сама елка. Серьезно, по гороскопу друидов.

— Не елка, а сосна, — огрызнулась Карина, отворачиваясь от хихикающих друзей. Кажется, Кузьма с ее подругой нашли не только общий язык, они, вообще, нашли друг друга. Девушка сощурилась, вылавливая последнюю мысль и начиная ее тщательно вертеть со всех сторон. И так увлеклась, что едва не пропустила совершенно серьезный вопрос:

— …поворачивать?

— Что?

— Куда, говорю, поворачивать? Я у Лерки один раз всего была, сейчас не вспомню, где тот поворот.

— Направо, — по инерции махнув влево, ответила художница. Зойка внимательно проследила за ее указующим перстом, шумно выдохнула и закатила глаза, так и не тронувшись с места.

— Конкретнее, — попросила она через секунду.

— Слушай, я тут что подумала, — неожиданно выдала Карина, — ты ведь у нас вроде как официально замужем?

— Ну, да, если это так назвать можно! — хмыкнула хореограф.

— Может, ты тогда сможешь взять Кузю себе, — продолжила художница.

— Я бы взяла, честное слово, но нужно еще согласие моего… мужа.

— Хочешь, я этим сама займусь?

— О! Это было бы просто прекрасно! Тебя он всегда уважал. Не думаю, что если муженек за два года совместной жизни со мной не изменился, он это сделает за шесть с половиной без меня, — усмехнулась подруга.

История ее бракосочетания могла войти в список самых нелепых событий начала века, если бы все было не так грустно. Будучи еще молодой и неопытной, Зойка встретила некого субъекта (имя которого она до сих пор без дрожи произносить не могла), который сумел каким-то образом довести ее до такого состояния, что девушка окончательно расслабилась и вместо намеченного: «Шел бы ты!», — на предложение руки и сердца ляпнула: «Да». Воспользовавшись невменяемым состоянием Зойки, субъект сделал ее своей женой, а через два года — неврастеничкой. Ну не мог он понять ее веселого нрава, открытой души и любви к прекрасному. К категории «прекрасное», правда, относились но только живописные полотна, балет и милые поделки, но и другие мужчины. Но ведь никто не вправе запрещать смотреть не только себе под ноги, но и по сторонам! Тем более взглядами все и ограничивалось. Шутки, типа: «Косоглазие наживешь!», — постепенно превратились в угрозы, а потом и ощутимые затрещины. Любая другая женщина поохала, поахала и предпочла бы завязать себе глаза, но не Зоя. Стоило мужу в очередной раз наорать на нее, она собрала вещи и уехала. Он не стал ее догонять, упрашивать, умолять вернуться. Но и развода не дал. Так Зойка и осталась с позорной печатью в паспорте. Позорной потому, что за ней не стояло ни любви, не семьи, ни детей. Ни даже общего дома.

С тех пор Каринкина подруга перестала вообще открывать свою красную книжицу, начав в кои то века нормально вертеть головой. А потом и вовсе забыла о тех потерянных двух годах.

— Кузя, ты согласен стать моим сыном, — обернувшись к мальчишке, подмигнула она.

— Надо подумать, — рассудительно ответил оборванец, — Но, если так и дальше пойдет, я соглашусь, а то еще немного, и Карина отдаст меня первому встречному.

— Что? — вслед за Зойкой потянулась назад художница.

— Э, да ладно тебе, — замахал подросток руками, — Успокойся, я же не серьезно. На самом деле было бы здорово, если бы у меня была такая мать.