Конечно, пока я медленно плелась по темным улицам, голову посетила идея честно обо всем рассказать родителям — хотя бы маме. Но мысль отчего-то не прижилась. Кто в здравом уме поверит в такую историю? Да еще и оставался насущный вопрос: а я сама насколько в здравом уме? На моих глазах погиб человек — разве такое проходит для кого-то бесследно? Все могло быть галлюцинацией пострадавшей от шока психики. К такому выводу и придет каждый здравомыслящий слушатель. Я бы именно к нему и пришла. А раз так, то меня попросту сочтут сумасшедшей, что, вполне возможно, и соответствует истине. В воспаленном воображении мелькнули обшарпанные серые стены и окна с решетками — психушка, как я себе ее представляла. Психушка для меня виделась местом пострашнее тюрьмы. Поэтому, когда удалось немного успокоиться, я твердо решила, что пока сохраню свое заболевание в тайне — возможно, само рассосется. Или под каким-нибудь выдуманным предлогом выпрошу у родителей денег и запишусь к психологу. Последняя мысль показалась настолько разумной, что я даже немного воспрянула духом. Конечно, специалист мне поможет разобраться! И пока я не опасна для людей, то он вряд ли меня сразу же сдаст санитарам. А пока переночую у родителей, окончательно успокоюсь — и там уже решу, возвращаться ли мне в квартиру или соврать, что какие-нибудь пьяные соседи на меня напали или другую чепуху, объяснившую бы мой страх и желание снова жить в родном доме.

Дверь открыл Пашка, заставив отчетливо припомнить причину, по которой я так стремилась отсюда уехать.

— Ма-а-ам! Машка пришла. Вроде бы снова бухая… — равнодушно крикнул в сторону братец и пошлепал в свою комнату.

— Гандон, — тихо отозвалась я ему в спину.

Он постоянно сочинял про меня небылицы, даже предлагал родителям сделать мне тест на наркотики, рвал мои конспекты, оттаптывал только что начищенную обувь. Они все это воспринимали, как проделки подростковых гормонов, но я понимала, что все гораздо хуже: мы все были подростками, но мало кто из нас был таким мудаком. Это сорт людей особенный — мерзейшее отродье. Им хорошо только если плохо другим. Я даже не помню, любила ли его в детстве — кажется, Пашка с тех пор, как говорить начал, все время изливал только говно. Пыталась ненавязчиво воспитывать: не лупить со всей дури, а так, хотя бы подзатыльник дать, когда уж совсем наглеет — я ведь и осталавась виноватой! Удел старших детей — всегда терпеть необоснованное понимание со стороны родителей к младшим. Терпеть, терпеть, терпеть — будто своих проблем мало. Сейчас этот идиотина учился в девятом классе, так что вынужденного общения с ним у меня впереди еще года да лета.

— Машуль, ты чего так поздно?

Мама вытерла руки о фартук, чуть прищурилась, оценив мой растрепанный внешний вид, но комментировать не стала. Я выдала историю о захлопнувшейся двери, за что была утешена, заботливо обругана, накормлена, напоена, опрошена об учебе и уложена спать. Благо, мою комнату еще не успели переоборудовать под какие-нибудь тупые Пашкины нужды.

Как ни странно, но мне удалось отвлечься и уснуть. Утром мама разбудила, так как я по глупости ляпнула, что мне к первой паре. Даже отец спозаранку подскочил, чтоб подвезти меня. Теперь не отмажешься — надо или признаваться, или ехать с ним в квартиру — ведь учебники и одежда для института там. Я, наверное, очень хорошо выспалась, раз решилась на второй вариант.

К сожалению, папа даже не предложил составить мне компанию в переодевании и собирании учебников. Просто шлепнул чмоком в щечку на прощание и укатил по своим делам. Дверь все же оказалось запертой — то ли я вчера, выбегая, захлопнула, то ли очаровательный выдвигатель ящичков позаботился об этом сам. При дневном свете было не так страшно — я очень быстро схватила сумку, отметив, что телефон так и лежит на краю стола, еще быстрее переоделась и вылетела в подъезд, только там начав дышать. Лучше посижу лишних сорок минут в институте: мне не помешает дополнительное время, чтобы настроиться.

Настраивалась я на протяжении всего учебного дня, впервые в жизни пожалев, что сегодня у нас не восемь или хотя бы не шесть пар. Но все же какая-то внутренняя сила во мне за это время встрепенуться успела. Я даже возгордилась собой, когда почти уверенно открыла дверь и зашла в квартиру. Просто орден заслужила «За храбрость»! И именно самоуважение от того, что я все-таки не оказалась конченой трусихой, мне еще больше прибавляло смелости. Включила свет везде — это ничего. Ничего даже, что еще день. Не все же сразу. Вытерла со стола и пола вчерашний чай. Сцепила кулаки и зашла в комнату, подошла к столу. Я смелая! Я не какая-нибудь там… леди или фифа, падающая в обморок! Я — Мария Потапова, девчонка, которая с детства не давала спуска ни одному пацану во дворе! И если я просто спятила, то признаю это со всей присущей мне смелостью, а не стану прятаться от себя самой. Телефон не вибрировал и не издавал ни малейшего звука, отчего я почувствовала некоторое облегчение, когда положила его обратно на стол. Снова выкинуть его в окно я не решилась — во-первых, там еще полно народу, и кто-нибудь может начать скандально возмущаться, а во-вторых, я не была уверена, что он не вернется обратно — а это уже слишком пугающе.