– Сырое яйцо? – скептично уточнил Эш. – То есть ты, старик, ещё и сальмонеллёзом нас решил заразить?

– Яйцо придаёт нужную консистенцию, вкусовой оттенок и золотистый цвет. А нужную термическую обработку обеспечивают горячая картошка и молоко. Не волнуйся, бабушка всю жизнь так готовила.

– Придётся поверить на слово, – буркнул Эш, тем не менее исправно опустошая тарелку.

Расправившись со своей порцией, я выпила последнюю дозу лекарства. Откинувшись на спинку стула, промокнула губы бумажной салфеткой, наблюдая, как Питер хлопочет над заварочным чайником.

Здесь, на светлой кухне, в окружении запахов домашней стряпни, легко было поверить, что мы действительно в безопасности. Знать бы ещё, что сид тоже цел и невредим. То, что на стоянке перед мотелем не было тела, ничего не значило: высшие фейри бессмертны, и если их убивали в Харлере, тела их просто исчезали, чтобы невредимыми ожить на Эмайне.

Но эта его прозрачность, эти слова о том, что у него не осталось времени…

– Я заглянул в чудесную пекарню за углом, так что к чаю будут шоколадные кексы, а на завтрак – черничный пирог. Традиция Лугнасада, как-никак, – сказал Питер, возвращаясь к столу и выставляя на него бутылку рома. – И мы так и не отметили знакомство, так что я намерен пожертвовать часть моих спиртных запасов, чтобы это исправить.

– Не буду вешать на тебя спаивание малолетнего, – сказал Эш, поднимаясь из-за стола. – И так уже слишком по многим статьям придётся перед судом отвечать, если тебя сцапают.

– Если ты собрался спать, как порядочный малыш, твоя комната – первая по коридору, как поднимешься на второй этаж.

Брат, не ответив, молча вышел из кухни, и я не стала его останавливать. В конце концов, последний час я ощущала себя слишком трезвой и отказываться от выпивки в кои-то веки не собиралась.

– Лайз, ты прежде пила что-нибудь покрепче вина? – споласкивая стаканы, спросил проницательный Питер.

– Ликёр, – честно признала я, с ним не собираясь стыдиться своей неопытности – и не только в алкоголе. – Пару раз.

– Не считается. – Он достал из холодильника пачку персикового сока. – Тогда ром будет разбавленным. Тебе хватит.

Я не стала возражать. Слишком устала ерепениться, отвергая его заботу. Молча приняла стакан, где Питер смешал ром и сок в одному ему ведомых пропорциях, и чокнулась с соседями по столу, огласив кухню разномастным звоном.

На вкус напиток ожидаемо оказался сладким, персиковым, с едва заметной ромовой терпкостью.

– При других обстоятельствах можно было бы ещё поголосить грустные романтичные песни про расставание с летом, – сказала Рок, снова выпившая всё залпом. – Раз уж завтра Лугнасад.

– Не вижу причин, по которым эти обстоятельства не подходят, – ответил Питер, поднимаясь со стула. Мы с Рок провожали его недоумёнными взглядами, и лишь когда минутой позже он вернулся с чёрным гитарным чехлом, поняли, к чему он клонит. – Моя осталась в Мулене, но мамину я держу здесь, – доставая инструмент из тканевой клетки, пояснил он. Щипнул пальцем одну струну, пробуя звук на вкус; поморщившись, принялся подкручивать колки, возвращая залежавшемуся инструменту строй. – Ожидаемо расстроена, но это поправимо. – Кончики его пальцев тронули железные нити, наконец отозвавшиеся нежной россыпью звуков, и движения его ладони обратились чистыми прозрачными нотами. – Лето пришло и ушло, ведь век невинности недолог…^[26]

Человечки на зеркале, подумала я, пока пальцы Питера наполняли маленькую кухню гитарными переборами, а бархатный голос распускал в сердце ласковое тепло. По рукам и ногам моим расползалась тёплая хмельная слабость: приятная, в отличие от изнурения, делавшего мои конечности ватными в последние дни. Человечки на зеркале – вот мы кто. В дымке уюта и беззаботности, которая уже завтра развеется без следа. Если не раньше.

Но пока она есть, кто мы такие, чтобы от неё отказываться?

Пока он пел, я слушала молча; лишь Рок, набравшаяся куда больше меня, вскоре начала тихонько подпевать. Я молчала и тогда, когда песни про прощание с летом сменил мой любимый Стинг – и Питер, глядя на моё лицо, запел «Mad about you^[27]» с проникновенными страстными нотками, которых не было в его голосе раньше.

Сегодня, пока мы всего лишь человечки на зеркале, я могу не отводить взгляд. Не пугаться того, что будит во мне этот голос, и мятные глаза напротив, и пальцы, танцующие на струнах так нежно, словно под ними живая кожа.

– Тихо искрится небесная синь, залиты лунным сияньем равнины. Где-то в тени поднебесных вершин дышат покоем ночные долины. Тая зеркально в сапфирах озёр, лунная нить сплетена над водою; ждёт тебя светлый зазвёздный простор – только меня не зови за собою…