Начало следующей песни – уже не Стинга – за собственными мыслями я почти пропустила. Мелодия всколыхнула воспоминания: смутные, трепетные. Будто напоминала о том, чего никогда не случилось, но что обязательно должно было случиться.

Я знала эту песню. Её любила петь мама – и я, пока меня раз и навсегда не отучили петь.

Певучие слова сорвались с моих раскрывшихся губ почти помимо воли, слив наши с Питером голоса в унисон.

– Стань лунным ветром, стань светом в ночи: там, среди звёзд, что смеются так звонко, там, где плетёт ломкой тропкой лучи месяц, скользя посеребренной лодкой. Он на руках тебя будет качать, тихо баюкая звёздным прибоем, и, улыбаясь, о чём-то молчать – только меня не зови за собою…

Наверное, это всё ром. Из-за него я впервые за годы могла просто петь, зажмурившись, забыв обо всём, кроме чужой гитары и чужого голоса, вторящего моему. Петь так жадно, так свободно, как, должно быть, поёт птица, которую годами держали в клетке, а потом она вдруг обнаруживает дверцу открытой – и взмывает в небо, чтобы там разом выпеть всё, скопившееся внутри за годы молчания.

– Мне не забыть о печальной земле, места мне нет на небесных просторах. Я разучился полётам во сне, я потерялся в иных небосклонах. Нет, не зови, не зови за собой; и, уходя по дороге зазвёздной, стань моей самой далёкой мечтой, самой короткой и сладостной грёзой…

…то, что финальные такты я допевала в одиночестве, я осознала, лишь когда последние звуки истаяли в воздухе.

Когда я открыла глаза, Питер медленно отнимал руку от струн – глядя на меня так, будто впервые увидел. Рок сидела, замерев, забыв выпустить из уголка губ коктейльную трубочку.

– Простите. – Я хрипло рассмеялась, вцепившись в свой стакан, словно в соломинку, способную спасти от мучительного стыда. – Знаю, что ужасно. Не стоило мне пить.

Открыв рот, Рок позволила трубочке перекатиться на другую сторону стакана.

– Ты это сейчас серьёзно? – уточнила баньши.

– Мне не нужны ложные комплименты, Рок. Я прекрасно знаю, что певица из меня…

– Знаешь, а я до сих пор гадала, что же тебе передалось от отца-тилвита. Раз уж внешне ты от него ничего не переняла. – Та явно не желала слушать моё жалкое извиняющееся бормотание. – Теперь поняла. Голос, вот что. Чарующий голос фейри.

– Хорош издеваться.

– Никто не издевается, Лайз. У тебя потрясающий голос. Простому смертному никогда так не спеть, – произнёс Питер – так мягко, так искренне, что не поверить этой искренности было невозможно. – И, помня о том, почему ты решила, что петь ты не умеешь… Я не знаю, зачем твоя мать тебе лгала, но очень хотел бы узнать.

– По какой-то причине желала отбить у Лайзы охоту показывать свой талант, – раздались позади слова Эша – видимо, привлечённого моей песней, которой он не слышал несколько лет. – Я тоже не знаю, зачем ей это понадобилось. Но это единственное объяснение, которое я смог найти.

Оглянувшись на брата, я почти дёрнулась. Тот стоял у входа в кухню, прислонившись плечом к косяку; за худенькой мальчишеской спиной видны были открытая гостиная и полумрак, царивший в покинутой нами комнате. Пустой.

Всё же пустой.

…ладно. В конце концов, будь сид и правда здесь, он бы наверняка разразился очередной лекцией на тему «почему мы ещё не в Фарге». И отблеск знакомых лунных одежд в полумраке гостиной мне просто почудился.

Разошлись мы совсем скоро: после разговора о маме беседа перестала клеиться, а песни – петься. Всё ещё пытаясь понять, с чего родной матери нужно было мне лгать (очень хотелось верить, что лгали как раз все остальные, но отвергать тройные заверения в обратном было сложно), я побрела в выделенную мне уютную мансардную спаленку на втором этаже.

– И «Божественная комедия» тут, естественно, – сказала я, изучая книжный шкаф с собранием бумажных томов, пока Питер снимал чехлы с кровати, комода и письменного стола: гостеприимный хозяин вызвался помочь мне привести спальню в жилой вид. Судя по обстановке, именно здесь когда-то была спальня самого Питера; во всяком случае, на стене висели поблекшие плакаты киберспортивных команд и неизвестных мне регбистов, а не пыльные блюдечки с котятами, как в комнате, куда положили Эша. – А у нас дома почти не было бумажных книг, если не считать маминых учебников. Мама не придавала им значения.

– В моей жизни было не так много настоящего. Пользовался любой возможностью привнести как можно больше. – Питер вытащил из комода чистый комплект постельного белья, заботливо переложенный лавандовыми саше. – Поможешь заправить?

– Забавно, – покорно взяв в руки наволочку, произнесла я, осознав и правда забавный факт. – Я за все последние дни так и не взяла в руки графон. И совсем не страдаю.

– Даже по соцсетям?