– Значит, если есть один крошечный шанс, что погрязшего во тьме можно вытянуть к свету, ты бы им воспользовалась?

– Да.

– Несмотря на то, что это самопожертвование похлеще того, чтобы собой закрыть кого-то от пули? Потому что смерть от пули настигает быстро, а с чудовищем придётся жить годами?

– Самопожертвование переоценивают. Жертвуют собой обычно те, у кого есть совесть, ведь иначе она съест тебя живьём, и ты всё равно будешь мучиться, только по-другому. Вот и выходит, что ты просто эгоистично выбираешь те мучения, жить с которыми тебе легче. А если от тебя требуется умереть, то вообще избавляешься от всех мучений, – легко ответила я. – Самопожертвование – не более чем изнанка эгоизма. Например, будь я настоящей альтруисткой, я позволила бы тебе сдаться страже вместо того, чтобы и дальше рисковать жизнью, оставаясь рядом со мной.

Последнее сорвалось с губ раньше, чем я успела сообразить, что этому стоило остаться невысказанным. Но было уже поздно.

Пальцы Питера, легко кружившие по моему затылку, замерли на месте.

– И почему не позволила?

Слова прозвучали почти вкрадчиво. Заставив меня снова прикрыть глаза, – словно в темноте я могла спрятаться от всего, что так нежданно привнёс в мою жизнь Питер Джекевэй.

…он всегда был с тобой честен, Лайза. Пришла пора тебе ответить тем же.

– Потому что, как ты уже мог понять, я эгоистка. Мне оказалось легче пойти на самопожертвование и оказаться при смерти, чем расстаться с тобой.

Это прозвучало почти обыденно. Куда более обыденно, чем рисовалось в моём воображении.

В вязкой настороженной тишине я ощутила, как его рука отстраняется от моей кожи. Потом – как она, спустившись ниже, ощупывает моё плечо, отозвавшееся неожиданной болью.

Ещё секунду спустя – как она стягивает с этого плеча свободный рукав футболки.

– Синяк. Ожидаемо, – сказал он спокойно, когда я оцепенела, не зная, что думать и как реагировать. – Ты этим плечом в мобиль врезалась.

– Питер…

– Тише, миледи. Ваш рыцарь должен подлатать ваши раны, прежде чем вы ринетесь в бой с очередным драконом.

У него почти получилось скрыть насмешку, – и я не шевелилась, пока он стягивал с моего плеча кружевную бретельку, прятавшуюся под футболкой. Не шевелилась, пока его пальцы убирали в сторону мои волосы и лёгкими скользящими движениями втирали бальзам в плечо, ближе к лопатке. Хотя, пожалуй, давно уже стоило отобрать у него мазь и отправить восвояси.

А стоило?..

– Вот и всё. – Питер склонился к моему обнажённому плечу, так, что горячий шёпот коснулся кожи: – До свадьбы заживёт.

Он мог бы дотронуться губами, но коснулся одним лишь шёпотом. И это завораживало, путало мысли, сводило с ума больше, чем самая откровенная ласка.

…это всё ром. Поэтому мне так жарко. Поэтому я дрожу, хотя в комнате совсем не холодно. Поэтому я поворачиваюсь к нему – почти помимо воли. Казалось, кто-то просто потянул меня за ниточку, и вдруг его глаза оказываются так близко, что, кажется, я вот-вот упаду в тёмную бездну его зрачков.

– Ты сказал вчера, что почти составил мой профайл. – Когда я заговариваю, я почти не узнаю свой голос, настолько искажает его нежданная, непрошеная хрипотца. – Почему почти?

Питер улыбается, и я понимаю: он знает, что прячется за этой хрипотцой, куда лучше меня.

– Ты говоришь, я вижу тебя насквозь, но ты – как шкатулка с секретом. Или Мона Лиза. – Слова звучат спокойно, и лишь в мятных глазах я вижу то, что заставляет сердце почти колотиться о рёбра. – Есть в тебе нечто особенное. Ускользающее. Кажется, только нащупаешь – но ты уже повернула голову, и взгляд падает по-другому, и разгадки снова не видно. Ты яркая, но мерцаешь, как потерянный светлячок. Как будто сама не понимаешь, кто ты на самом деле. Как будто твою истинную суть кто-то прикрыл плёнкой.

– А ты, конечно, хотел бы эту плёнку снять.

– Не в том смысле, на который твой сарказм так усердно намекает. Но когда ты пела, ты сияла так, как должна сиять. И когда сражалась. И когда говорила, что призовёшь бога. Ты сияешь так каждый раз, когда забываешь о том, что ты – послушная мамина девочка, которую убедили в том, что она не умеет петь. И в том, что она слишком слаба, чтобы постоять за себя. И в том, что она должна бежать от каждого, кого привлекает её свет, потому что иначе она разделит печальную судьбу женщины, на которую она, скорее всего, очень похожа, но которой она не является. – Кончики его пальцев скользят по моей щеке, прослеживая линию скул. Рука, пьянящая магнолиевой сладостью, спускается к приоткрытым губам, будто ждёт, что они поймают его палец; потом к шее, неторопливо двигаясь по коже к месту, где бьётся пульс. – Я рад, что вижу, как ты становишься собой… как вспоминаешь, что рождена летать.

Магнолия… прекрасный белоснежный яд, сладкая благоухающая смерть…

Когда мы встречаемся губами, я даже не понимаю, кто из нас не выдержал, первым подавшись вперёд.