– Значит, в десять нужно будет тронуться. – Я огляделась: впереди зеленел лес, позади расстилались золотые поля, желтевшие маленькими солнышками цветков девясила. Вокруг было так тихо, что мне казалось, будто я различаю шелест дубов и грабов, шепчущихся вдалеке. – Теперь домой?

– Тебе нужно время на подготовку?

– Не особо. Основная подготовка пройдёт уже здесь, непосредственно перед ритуалом.

– Тогда зачем возвращаться так быстро? – Питер взял меня за руку, и запястье отяжелил посторонний предмет. – Сегодня Лугнасад как-никак, и мне очень не хочется лишать тебя праздника. Ты заслуживаешь его как никто.

Когда я опустила взгляд, мою руку украшал черничный браслет. Стеклянные ягоды, потрясающе реалистичные, и ювелирной работы листочки из рыжей меди.

– А традиции нарушать нехорошо, – после долгой паузы заметила я. – Ему положено быть из свежих ягод.

– Традиции, конечно, стоит уважать, но я подумал, что лучше подарить тебе нечто более долговечное.

Взяв моё лицо в ладони, Питер склонил голову, погладил губами мои губы – и, отдаваясь сладкому эфемерному миражу, имя которому «мы», я понимала: всё это кажется одновременно сном, мимолётным видением – и чем-то настолько настоящим и правильным, что мне почему-то хотелось плакать.

– Ты же знаешь, – выдохнула я, когда мне милостиво позволили говорить, – мы не можем подвергать опасности…

– Мы и не будем. Обещаю. – Питер потянул меня обратно к мобилю. – Ты мне веришь?

Конечно, я верила. Я, всю жизнь боявшаяся верить кому-либо, верила ему – безоговорочно.

И мне не требовалось отвечать или кивать: он и так это знал.

К моменту, как мы вернулись в город, небо заливало закатное золото. Спустившись по центральной улице почти к самой набережной, Французик свернул в один из переулков и остановился, упершись в высокий кованый забор.

– Где это мы? – спросила я, пока мы парковались.

– Старая смотровая башня. Сейчас её не используют – превратилась в местную достопримечательность, не более, – сказал Питер, прежде чем покинуть мобиль. – Подожди здесь. Я за местами на первый ряд балкона.

Не понимая, куда он клонит, я посмотрела на восьмигранную башню золотистого камня: она высилась за забором и тянула к небу высокий шпиль, словно единственное уцелевшее крыло старого замка, когда-то выстроенного на этом месте.

Питер тем временем подошёл к чугунным воротам с узором из затейливых завитушек. Помахал рукой охраннику, при его приближении вынырнувшему из будки рядом со входом, и, приникнув к самым прутьям, перебросился с ним несколькими словами.

Чуть позже охранник уже отпирал калитку и, вручив Питеру связку ключей, с безмятежным видом спешил по направлению к набережной.

– Что ты с ним сделал? – подозрительно осведомилась я, когда Питер отворил пассажирскую дверцу и галантно подал мне руку.

– Внушил непреодолимую усталость от работы, оно же желание плюнуть на всё и немного отдохнуть. И заодно, конечно, доверие к себе. Подарил человеку час перерыва. Сказал, чтобы шёл и веселился, а сюда возвращался к половине десятого. – Дождавшись, пока я выйду, Питер щёлкнул кнопкой сигнализации, закрывая мобиль. – Вообще башня открыта для посещений, но не в праздники Колеса.

Я смотрела, как он запирает калитку, прежде чем повести меня к двери башни.

– Ты же можешь внушить любую эмоцию, верно? – спросила я, пока мы, взявшись за руки, переплетя пальцы, поднимались по почти бесконечной винтовой лестнице. Довольно пошарпанной, надо сказать – внутри башня впечатляла не так, как снаружи, хотя стены с облупившейся известкой неплохо гармонировали с исцарапанными каменными ступенями.

– Любую, которая хорошо известна мне самому, – подтвердил Питер.

– Просто подумала, что ты мог бы внушать людям, предположим, страх. Но вместо этого всякий раз, сколько я видела твой дар в действии, внушаешь им симпатию.

– Ласка лучше палки. Любовь сильнее страха. Подумай сама, ты знаешь больше историй о том, как люди преодолевали свои страхи во имя любви, или о том, как они из трусости бросали любимых умирать? О людях, которые не умели плавать, но кидались в воду и спасали тонущего ребёнка, или о тех, кто топтался на берегу, слушая его крики?

– Может, дело просто в том, что люди не слишком любят грустные истории. Таких и в жизни хватает.

– Людям хочется верить в сказки. И в любовь. Но поверь мне, Лайз, – сказал Питер почти печально. – Я знаю силу тех или иных эмоций лучше кого бы то ни было. Любовь стократ сильнее ужаса.

– И страшнее, ведь она – многоликое чудовище?

– Потому и сильнее. При столкновении этих двух чудовищ ужас сбежит, поджав хвост.