Мы наконец вышли на смотровую площадку, огороженную чугунным кованым парапетом. Морской ветер бросил волосы мне в лицо – и я поняла, почему Питер говорил о первом ряде балкона: площадь с костром, на которую я заглядывалась днём, теперь расстилалась прямо под нашими ногами. Справа коралловое солнце медленно погружалось в пастельное море; передо мной пестрели кубики домов, остроконечные крыши храмов, сверкающие цепочки фонарей, тянущихся через весь город. Отсюда Ахорк казался картинкой из книги сказок, произведением кукольных дел мастера, залитым лучами сливового заката.

Почти перегнувшись через парапет, я смотрела, как далеко внизу люди танцуют вокруг запалённого костра, тянущего к облакам пламенные языки в два человеческих роста. Шелест сиреневого моря не был слышен за музыкой, взмывавшей к нам вместе с солёной прохладой свежего ветра.

– Твой любимый Марк Шейдон. – Питер, отступив на шаг, с поклоном подал мне руку. – Миледи, вы подарите мне танец?

…странное, пугающее ощущение дежавю прошило меня с головы до пят, пробрало мгновенной дрожью, хотя было совсем не холодно.

– Что? – сказал Питер, вмиг посуровев.

– Нет. Ничего. – Поняв, что ощущение испарилось так же быстро и внезапно, как появилось, я вложила ладонь в его пальцы. Черничный браслет тихонько звякнул при движении, когда Питер привлёк меня к себе. – Просто… как будто это уже было однажды. В прошлой жизни.

– Может, так оно и есть, – согласился Питер, и настороженность ушла из его глаз. – Может, мы уже встречались прежде, за гранью смертной памяти, и так же танцевали вдали от всего мира, только вдвоём.

– Для полноты картины мне сейчас разве что платья какой-нибудь диснеевской принцессы не хватает.

– Думаю, тебе пошёл бы жёлтый.

– Нет уж, прости, я не хотела бы менять волынки и скрипки на поющий чайник.

Питер рассмеялся, тихо и нежно. В этом смехе я прочла, что я могу ёрничать сколько угодно, но он знает, что происходящее мне нравится – и ему хорошо уже от самого факта, что впервые в жизни леди Элайзе Форбиден безоговорочно нравится романтичная ерунда с ней в главной роли.

– Простите вашего бедного сентиментального рыцаря, миледи. Обстановка располагает.

Я слушала, как далёкая музыка поёт в ритме медленного вальса, чувствуя, как ветер ласкает разгорячённую кожу; одна рука Питера сжимает мои пальцы, другая лежит на талии. Мы скользим над площадью, людьми, городом, миром, и я запрокидываю голову, глядя в небо. Оно прямо над нашими головами – огромное, недосягаемое, сотканное из воздуха и облаков, синевы и закатной пастели; а я всё ещё человечек на зеркале, до смешного мимолётный под этим вечным небом, ловящий крохотные мгновения счастья, как птица – хлебные крошки. И этот танец над пропастью – вся наша жизнь: балансирование между счастьем и несчастьем, кружение в поисках того, для чего ты рождён и чего тебе отчаянно не хватает, пускай ты сам порой не понимаешь этого. Сколько бы ни было в ней странного, сложного, уродливого иногда, жизнь остаётся прекрасной, неизведанной, бездонной, как небо, в которое я смотрю. Только в отличие от него ещё и хрупкой, как цветное стекло, – и тем более ценной.

…права Рок. Стоит появиться хотя бы на секунду, только чтобы увидеть всё это. Почувствовать. Моменты, подобные этим, уже сто´ят всего.

Даже если сегодня у меня ничего не выйдет, за свои семнадцать лет я получила и увидела больше многих. Может, больше, чем я заслужила. Прекрасную семью. Это небо. Питера.

– Лайз, не вздумай сегодня умереть, слышишь?

Я почти не удивляюсь тому, что он прочёл мои мысли – даже прежде, чем я успела толком их осознать.

– Вот ещё. Если вздумал избавиться от меня так быстро, не выйдет.

Питер останавливается. Разорвав переплетение наших пальцев, кладёт ладонь мне на щёку, заставляя вновь обратить взгляд на его лицо.

– Я хочу, чтобы сегодня ты получила ответы на свои вопросы. Хочу найти твоего контрактора. Хочу поехать с тобой в Мойлейц. Хочу, чтобы ты была в безопасности. – В его мятных глазах плещутся закатные отблески. – Я хочу, чтобы мы засыпали вместе, хочу приносить тебе завтраки в постель, хочу больше всего на свете, но… – Питер зарывается носом мне в чёлку, щекоча кожу своим дыханием, – меня не оставляет ощущение, что где-то за гранью реальности тикают часы, отмеряющие наши общие дни.

Мне вдруг снова становится холодно.

– У меня хватит сил, чтобы справиться с ритуалом. Как только узнаем имя контрактора, мы очень скоро его отыщем, и ты убедишь его разорвать договор. – Я говорю так уверенно, словно эта уверенность может изгнать из-под кожи испуганный озноб. – Я уже избежала смерти, которую мне предназначали, а потом ещё штук пять смертей, и собираюсь избегать их дальше. Советую тебе делать то же.

Питер, улыбаясь, проводит рукой по моему лицу, касается кромки губ – а потом впивается пальцами в мой затылок и целует так, что я не могу оторваться, не могу думать, не могу дышать. Мы падаем на колени, потом – навзничь, прямо на холодный камень, но мне плевать на неудобство. Он окольцовывает пальцами мои запястья и склоняется сверху, и целует в лоб, в зажмуренные веки, в щёки и уши; потом вновь находит мои губы и льнёт к ним своими, собственническими, настойчивыми, заставляющими жадничать и почти кусаться…