– Давайте… просто вернёмся в дом. И починим Французика. И… дождёмся утра, ладно? – Я сжала лежавшие на коленях ладони, переплетая серые от грязи пальцы. – А там что-нибудь придумаем.

Никто не ответил мне. Ответов не было ни у кого.

Кроме того единственного, откровенный разговор с кем я откладывала непозволительно долго.

* * *

Дома я предоставила Эшу и Питеру отправиться на поиски новых шин (Эш категорически настоял, что привести Французика в боевую готовность надо немедленно, не дожидаясь следующей ситуации, когда нам может потребоваться срочно гнать куда-нибудь или откуда-нибудь), а Рок – уединиться в гостиной с сигаретой и бутылкой виски. Баньши, правда, пыталась меня разговорить, но нарвалась на выдавленное сквозь зубы «Не сейчас, Рок» и чутко согласилась оставить меня в покое.

Когда я наконец оказалась в спальне одна, я уставилась на книжный шкаф – и разомкнула губы.

– Я не знаю, слышишь ли ты меня. Я не знаю даже, жив ли ты. Но если слышишь, ты знаешь, что я говорю это тебе.

…мне определённо стоило сделать это раньше. Но раньше в этом не было острой необходимости. И на мамины слова про то, что всё это – его вина, можно было не обращать внимания.

Только теперь «можно» резко обратилось в «нельзя».

– Я не знаю, почему ты спасал мне жизнь. Не знаю, откуда ты вообще взялся. Но ты знаешь о том, что происходит, а я – нет. Никто из нас не знает. Кроме мамы. Но она ведь, наверное, уже… мертва? – Дрожание моего голоса обернулось лёгким смешком. – А ты просто не хотел мне говорить? Она так быстро угасала, вряд ли бы она продержалась всё это время…

Когда я замолчала, в полумраке спальни, что рассеивал лишь свет прикроватной лампы, по-прежнему царила тишина.

– Отзовись, пожалуйста. Иначе… я просто не выдержу. Потому что всё это из-за меня. И люди гибнут из-за меня. И мои друзья могут умереть из-за меня. И… если меня не станет… всем будет лучше.

– И думать не смей.

Повернув голову, я наконец увидела сида: он возник у двери, и сиреневые глаза были непроницаемыми, как зеркало.

– А. Вот и ты. – Я кое-как поднялась на ноги, до сих пор трясущиеся. – Вижу, кочерга не нанесла тебе особого вреда.

– Тому, кем я стал, вообще трудно нанести вред.

Сквозь его тело я видела бетонную стену, обесцвеченную отсутствием голографических обоев.

– Я рада. Наверное. – Я скрестила руки на груди, ощущая, как ледяное спокойствие сковывает мысли и чувства. – Ты знаешь, что я вызывала Повелителя Кошмаров?

– Да.

– И знаешь, что он мне сказал?

– Да.

В ответах звучала тихая обречённость.

– Тогда не изволишь прокомментировать слова о том, что ответы я могу узнать у тебя?

– Ты не понимаешь, Лайза. Ты видела, что произошло с твоей матерью. Если я расскажу тебе, ты…

– Умру? И плевать! Почему ты не сказал нам, что эта тварь – не фомор?!

– Я говорил, что вам не стоит тратить на это время. Вы не слушали меня. Если б я сказал, что эта тварь не та, кем вы её считаете, вы бы засыпали меня ещё тысячей вопросов, на которые я не смог бы дать ответы.

– Нет, ты дашь мне ответы. Все ответы, которые мне нужны. Потому что я ни шагу не сделаю в направлении Фарге, пока не буду знать, с чем действительно имею дело.

Сид смотрел на меня так печально, так неотрывно, что в другое время этот взгляд, пожалуй, мог бы умерить мой гнев.

Но не сейчас.

– Сегодня погиб мой учитель. Я убила его. А до этого убила многих людей, которые повинны лишь в том, что встретились со мной. А ещё прежде, наверное, умерла мама… Она ведь умерла, верно? И тоже из-за меня?

Он молчал, ни глазами, ни губами, ни одним движением не выразив ни единой эмоции.

Да только молчание издавна – знак согласия.

– А тебе плевать, да? – Я шагнула вперёд, почти выплёвывая слова ему в лицо, позволяя злости вытеснить боль. – Конечно, сидам с Эмайна плевать на каких-то смертных людишек! Плевать на девушек, которым они когда-то врали о любви, плевать на собственных детей, плевать на кучу мертвецов, которая остаётся за чьей-то спиной, потому что кое-кто играет в молчанку! Плевать на женщину, которая когда-то ему помогла! Почему тогда ты так беспокоишься за её дочь?! Почему помогаешь мне?

Он смотрел на меня – со спокойствием, бесившим до потемнения в глазах.

– Говори! – Размахнувшись, я наотмашь хлестнула его ладонью по щеке. Он даже не вздрогнул, лишь, не отводя взгляда, чуть повернул голову: словно старался, чтобы я не ушибла пальцы. – Что это за тварь?! Как ты связан с ней? Зачем я тебе нужна? И не ври, что спасаешь меня из-за мамы! Тебе на неё плевать, вам на всех плевать, кроме себя! – Схватив его за ворот рубашки, я привстала на цыпочки, так, чтобы наши лица оказались на одном уровне: крича прямо в это лицо, пытаясь сделать хоть что-то, что заставит его ответить, среагировать, выдать истину словом или делом. – Почему ты спасаешь мне жизнь, почему?!