– …эр миэна айтхен!

Белый свет за окном преломило зыбкое марево, обнявшее Французика стеклянным коконом. Линии печати раскалились так, будто в них влили жидкий металл.

Удерживая в сознании пункт назначения, я даже не сразу поняла: крик, который я слышу, вырывается из моего рта.

– Лайза?!

– Лайза, что с то…

…не слушай их. Не слушай. Концентрация. Самоконтроль. Сосредоточенность.

Озеро Горм рядом с Динэ.

Я зажмурилась, стиснула зубы, согнулась пополам. Виски сдавило стальным обручем, руку жгло огнём, тошнота подкатила к горлу; ладони дрожали, сжатые в кулак пальцы норовили расправиться…

Мобиль вздрогнул – ощутимо и коротко, словно наехав на кочку, – и боль прекратилась.

Когда я открыла глаза, мы стояли на песке между водой и буковым лесом. Свет фар расползался по озёрной глади миниатюрными лунными дорожками.

Надо же. Телепортировались. И я всё-таки жива.

Впрочем, судя по ощущениям, последнее утверждение оставалось под вопросом.

– Это то озеро, где мы ночевали вчера?

Слова Эша, сидевшего рядом, донеслись до меня будто сквозь водную толщу.

– Да. – Едва ворочавшийся язык, казалось, весил тонну. Моя рука упала на колено – беспомощная, бесполезная, набитая непослушной ватой вместо мяса и костей. – Я хотела сбежать… все амулеты и кости я выбросила, все силы выплеснула там, на парковке, так что нас… не…

Окрестности расплылись во мраке: пугающе плотном, поглощавшем реальность, затапливавшем её душной чернильной волной. Спустя секунду вновь сделались чёткими.

– Лайза?..

Я попыталась разомкнуть губы для ответа – и не смогла.

– Лайза!..

Рот обжёг солёный металл. Чернильная волна захлестнула меня с головой, затекла в глаза, рот и уши, заглушила крик Питера мертвенной тишиной.

Последнее, о чём я успела подумать, – что подобный исход хотя бы был предсказуем. В отличие от многих пакостей, приключившихся со мной в этом странствии. И что летают не только птицы: лемминги, падая с обрыва навстречу воде, делают то же.

Правда, недолго.

Когда-то

Буковый лес шелестит листьями на солнечном ветру. Воды озера накатывают на песчаный пляж: они сверкают так, будто каждая мелкая волна несёт на гребне пригоршню золотых монет.

Чуть поодаль широкие ветви деревьев плетут кружево из лучей света и теней буковых крон, укрывая им двоих, лежащих на земле.

– Стало быть, – Коул обводит пальцем маленькую чернильную птичку, вытатуированную на девичьем плече, что обнажила расстёгнутая рубашка, – назвав тебя певчей птицей, я всё же верно угадал твою суть.

– Не знаю. Мама иногда шутит, что мне больше подошёл бы рисунок ёжика. – Девушка следит за ним, щурясь; она лежит на спине, пока сид изучает её, привстав на локте, и её длинные волосы мешаются с зеленью густой травы. – Пока я не встретила тебя, я и сама иногда думала, что птица для меня – слишком нежно. Хотя для меня она больше про свободу, чем про нежность.

– А после переменила мнение?

– Ты доказал мне, что я могу быть очень даже нежной.

Он улыбается – быстрой, едва заметной улыбкой, мелькающей на его лике солнечным зайчиком. Снова проводит рукой по контурам крыльев, выбитых под тонкой косточкой выпирающей ключицы.

Птица прорисована с любовью, тщательно, до отсветов на перьях и бликов в крохотном чёрном глазке – и при этом смотрится на белой коже естественно, словно была здесь всегда, как родимое пятно.

– Что ты уготовила мне завтра?

– Зоопарк или ботанический сад – сам выбирай.

– Зоопарк… место, где вы держите животных в клетках?

– Да.

– Зачем?

Вопрос ставит её в недоумение – на секунду молчания, заполненного лишь далёкими чаячьими криками да песней листвы и озёрных вод.

– Мы же не можем поговорить с ними по душам, как вы. Во всяком случае, большинство из нас не может, – отвечает она затем. – Мы держим их в зоопарках, чтобы посмотреть на них, ведь многих зверей можно увидеть только в глухих лесах или на другом континенте… а ещё – чтобы сохранить тех животных, которых на воле осталось слишком мало. В клетке их кормят и поят, а в дикой природе давно могли бы убить, – добавляет девушка, когда пристальный взгляд сида без слов заставляет её оправдываться. – Так они могли бы умереть от голода или холода, а мы даём им возможность прожить сытую безмятежную жизнь.

– В маленькой клетке.

– В просторных вольерах. И вообще, ты же ничего не имел против океанариума!

– Я умолчал о том, о чём тогда не счёл нужным говорить, и рыбы не так сильно тоскуют в неволе. Клетки же – не леса, не поля, не горы. Их обитатели не могут выбирать, где поселиться, куда идти, с кем сразиться… кого полюбить. Всё решают за них. Вы правда думаете, что делаете для них благо?

– Я сама это не одобряю, – признаёт девушка, снова помолчав. – Но, наверное, лучше выжить в клетке, чем исчезнуть совсем.

– И это говорит дева с птицей на плече.