Однажды я все же заговорила об этом с Фаиной. В одну из бессонных ночей, которую проводила на балконе, глядя на небо с лживыми звездами. В очередном приступе тоски, о которой неизменно хотелось молчать. Мне надоели сочувствующие взгляды и вопросы "как ты?". Как я? Никак. Или как-то. Я улыбаюсь, я ем, хожу, работаю, не ною, а значит, не нужно спрашивать, как я. Мне так хотелось, чтоб никто не знал о том, как мне на самом деле, но они все равно знали. Близким не нужно ничего рассказывать, они фальшь за версту чуют. Я любила до утра сидеть на полу, облокотившись о стену, если понимала, что сегодня та самая ночь. Потому что закрывала глаза и видела его так отчетливо, так по-настоящему. А если увидела — значит уже не усну. Прошли те ночи, когда рыдала навзрыд и грызла подушку, теперь я принимала эту боль и позволяла ей овладеть мною. Завтра станет лучше на какое-то время, после этого приступа дикой ломки по нему.

— Можно к тебе?

Фаина приоткрыла дверь на балкон, кутаясь в длинный кардиган.

— Тебе не холодно здесь?

— Нет, у меня гормоны, сама знаешь, мне вечно жарко, — попыталась улыбнуться, а вышло как-то фальшиво. — Ты прости, Фай, не обижайся, я одна побыть хочу.

Она тяжело вздохнула, вроде как собираясь уйти, а потом вдруг решительно вошла и села рядом со мной на пол, обхватывая коленки тонкими руками с коротко остриженными ногтями без лака, и тихо сказала.

— Не мучай себя, Даш. Не истязай. Хватит. Смотреть больно.

— Я думаю все время.

— О чем?

— Что будет, если он найдет меня и приедет сюда.

Да, она была права — я себя истязала. И постоянно думала, смогу ли простить, если вдруг он когда-нибудь придет ко мне? Смогу ли забыть? Не вздрагивать от прикосновений. Могу ли я вообще позволить кому-то прикоснуться к себе?

— Ты его боишься? Это самое губительное чувство. Там, где страх, уже нет места любви. Даша, он не придет больше, я обещаю тебе. Слышишь, он никогда больше не придет. Он не причинит тебе боль. Мы с Андреем не позволим ему. Ты нам веришь?

Конечно я им верила. Я ни на секунду не сомневалась в этом. Только Фаина не понимала, что происходит у меня внутри. Она не видела, что творится там, в моей душе, как ее выворачивает наизнанку от дикой тоски по нему, от сожалений, от боли, от мыслей о том, что вышвырнул меня из своей жизни, даже несмотря на то, что уже наверняка знает, что не виновата.

Я должна жить дальше, без него. Я хочу излечиться, хочу просто дышать, освободиться от этой одержимости, зависимости. С ним рядом — это как ходить по колючей проволоке, по битым стеклам. Макс не умеет любить. Он может только брать, и чем больше я давала, тем больше ему было нужно. Он слишком эгоистичен. Большой и жестокий ребенок, который крошит свои же любимые игрушки. Садист и психопат. Но и об этом я знала. Не стоило просто надеяться, что со мной все будет иначе. Он — волк-одиночка. Все, к чему Макс прикасается, трещит по швам, воспламеняется, покрывается слоем вонючей гари. Он разрушает и себя, и окружающих его людей.

Я так сильно хочу жить дальше. Я хочу радоваться каждому дню, хочу забыть о том мраке, что его окружает, хочу наслаждаться весенним небом и пением птиц, хочу сама растить своего ребенка.

Теперь я больше не чувствовала себя настолько одиноко — я говорила с моей малышкой, а она "слушала", знаю, что слушала. А еще я придумывала ей сказки. Красивые сказки о любви с прекрасным концом. Единственный, о ком я не говорила с ней, это ее отец. Я вообще старалась о нем не думать. Последний раз, когда у меня был приступ отчаянья, ребенок почувствовал и не шевелился целые сутки, я в панике разбудила Фаину, заставив поехать в центр, чтобы услышать сердцебиение малышки на УЗИ.

Какое-то время я запрещала себе думать о Максе. Насильно запрещала, забивая каждую секунду своего свободного времени чем угодно, лишь бы не оставаться наедине с самой собой. Говорила себе, что для нас его нет. Он ушел в другую жизнь и больше к нам не вернется. Конечно, я понимала, что прячу голову в песок, как страус. Несомненно, рано или поздно Максим узнает о ребенке и захочет его увидеть. Хотя, мой муж непредсказуем, кто знает, как он относится к детям? Мы с ним никогда об этом не говорили, и рядом с детьми я его не видела. Кто знает, может этот ребенок ему не нужен, так же, как и я. Но, если все-таки он придет и захочет забрать малышку — я не отдам. Это моя девочка. Моя. Прежде всего только моя, и Макс пусть катится ко всем чертям.

А потом меня накрывало по новой, и я думала о том, что прошло уже так много времени. И за это время мой муж не сделал ни одной попытки с нами связаться. Он не просил прощения, хотя, несомненно, я бы не простила, он не пытался поговорить. Он вообще исчез. Я чувствовала, что за это я начинаю его ненавидеть еще больше, чем за то, что он сделал со мной. Именно сейчас, а не тогда. Эгоист и проклятый гордец. Ведь если вся семья знает, что я ни в чем не виновата, какого дьявола он даже не попытался сгладить свою вину? А ответ один — он не считает, что я того стою. Да и зачем? Теперь он свободен как ветер. Другие женщины, виски, наркотики. Кто знает, может, я ему надоела еще тогда, когда все было хорошо. Максим не относится к тем мужчинам, которые хранят верность и могут быть с одной женщиной долгое время. Макс не клялся мне в этом никогда. Даже когда я попросила его сказать мне, если в его жизни появится другая, он просто пообещал, что скажет, но даже не попытался меня разуверить в том, что это невозможно. Жестокая, издевательская честность. Он бы не сдержал своего слова.