Черт. Как же больно и невыносимо от этих мыслей. Я сейчас сидел и вспоминал все это так, словно просто соскучился. Уехала она просто куда-то, и мы ждем. Вот вернется скоро, в дверь зайдет, в объятия бросится, и я закружу ее… Она всегда говорила, что это еще одна мечта, которая сбылась — всегда хотела у старшего брата вот так вот на шее повиснуть, заливаясь смехом… Да, я вспоминал, на жесты смотрю, и в каждом — частица жизни. Потому что не хотел думать о том, что дальше случилось. Да… оправдать хочу. Да. Это нормально… Мы семья… Это святое… пусть не так давно обрели друг друга, но не могла она оказаться такой дрянью. Все внутри протестовало, орало диким голосом: "Андрей, ищи. Не останавливайся. Мы чего-то не видим…"

Я не знаю, что рассказали Максу в детдоме… Что якобы не было там такой. По фото не узнали… Знаю я, как у людей способности забывать и вспоминать стимулировать. Не нужно было его одного туда отпускать. Он не в себе, у него земля из-под ног уходит, внутренности разрывает. Молчит, только тут и слов не нужно, чтобы видеть — мир рушится, крах всего. После такого не восстанавливаются. Не жилец он больше, если вся эта дрянь правдой окажется. Потому что он дал себе один шанс. Себе и ей. И после этого никто из них не выживет. После такого не живут больше… влачат существование, захлебываясь в собственной ненависти и заливая кровью свой мир.

Мы и поговорить толком не успели… Ему, видимо, и слышать больше ничего и не нужно было. Он внутри уже им обоим приговор вынес. Меня и самого холодом сковало от этой мысли, но я понимал сейчас — вдвоем нужно было. Не клеилось тут что-то. Слишком много громких событий для провинциального детского дома. Заведующая с торговлей несовершеннолетними, ее кончина скоропостижная, директор с внезапной утерей памяти… Хрень собачья. Не бывает такой картинки идеальной самой по себе. Когда как по одному движению волшебной палочки все свидетели вдруг дохнут, как мухи. Уж мы то знали, как эти дела делаются. Только вряд ли Макс сейчас мозги свои кипящие охладить сможет, дел наворотит. Я сам себя казнил, что я сейчас здесь, вдали. Только слишком большая воронка нас засасывала, не могли мы везде вдвоем успеть, не справлялись… Похороны отца нужно было организовать. При том по всем канонам нашего мира. Широко, статусно, всех паханов пригласить — дань традициям, бл***. Никому нет дела до того, что внутри у нас творится… Что отца в последний путь отправить хотелось бы по-тихому, попрощаться по-человечески, чтоб только те, кто правда тосковать будут. Что не до проводов этих абсурдных сейчас. Что валится все, как карточный дом. Только позволить кому-то усомниться в том, что все под контролем — значит позиции свои ослабить, дать понять, что не все гладко у Воронов, пошатнулось положение… И тогда все — это начало новой войны. За власть, деньги, влияние и статус. Не дождется. Никто. Даже если виноватой окажется, Дарина придет на эту бл***кую церемонию, будет лить слезы и изображать скорбь. Заставим. Потому что все это должно остаться внутри. Ни одна тварь не узнает, что наша семья сейчас напоминает руины…

Зазвонил телефон, на дисплее высветилось имя Фаины. Я дал указание отвезти их с Кариной в загородный дом с полным отсутствием связи, под усиленной охраной. Никакого Интернета и телевидения — там уже вовсю трубят о смерти Савелия Воронова. Дочери сейчас нельзя этого слышать. Я понимал, что единственный выход для нас — закрыть ее, подобно заключенной, в этой клетке, чтобы спасти. И физически, и морально.

— Да, Фая… Все в порядке у вас там?

— Андрей, в порядке, хотя ты понимаешь, что такое подросток, которого оставили без связи с внешним миром…

— Понимаю, но я уверен, ты справишься. Сама понимаешь все…

— Андрей… — я слышал, что она замялась, словно боясь продолжить, — тут… в общем…

— Фаина, — я чувствовал, как начинаю злиться, потому что я сейчас не готов, бл***, услышать хоть одну плохую новость. А, судя по ее тону, именно ее она и собиралась мне сказать…

— Что? Говори. Не тяни.

— Андрей, мне уехать нужно.

— Никто никуда не уедет. Даже слушать дальше не хочу…

— Послушай… у Афгана инфаркт, его в мою клинику везут. Я не могу сидеть здесь, — слышал, что ее голос дрожит, она разговаривала очень тихо. Наверное, боялась, что Карина услышит.

— Ты понимаешь, что я не могу сидеть здесь и ждать, пока…

Она не договорила, только я и так все понял.

— Не стоит недооценивать старика Афгана. Он еще всех нас переживет, — говорил эту идиотскую заезженную фразу, понимая, как нелепо она звучит сейчас. — Я через несколько дней приеду к вам, тогда и уедешь. А к Афгану я сам поеду. Я не позволю Карине там одной остаться…

— Андрей… я знаю… Но тут приехала Настя. Она присмотрит за ней…

Я подорвался, направляясь по ступенькам вниз. Внутри все бурлило от злости.

— Она хочет поговорить с тобой…

Она передала трубку Насте, и я, не здороваясь и еле сдерживая свою ярость, рявкнул:

— Какого черта ты там делаешь?

Она на несколько секунд замолчала, видимо, опешив от такого приветствия.

— Андрей… я…

— Я вопрос тебе задал — кто просил туда ехать?