Дни пролетали в какой-то безумной суете, когда не хочется останавливаться ни на секунду. Выматывал себя до изнеможения, чтобы, едва превозмогая усталость, уснуть на несколько часов, ни о чем не думая. Держал себя в руках, не давая сомнениям, которые точили изнутри, ни единого шанса. Легкая передышка — и вперед. Очередной марафон. Искать выход нужно. Я чувствовал, что он есть. Есть ответ на все это. Только кто-то или что-то не дает мне его найти. Нащупать. Я как будто шел по какому-то темному зловещему лабиринту, а когда вдали виднелся пресловутый свет, вдруг резко сворачивал не туда. Есть тут какой-то подвох. Ощущал его на подсознательном уровне. Слишком много всего сошлось в одной точке. Словно искусно разыгранная партия. Это и не давало покоя, походило на какое-то гребаное проклятие. Вчера все мы были семьей — а сегодня ее не стало. На каждое отчаянное "Почему?" нам как будто сразу подсовывали ответ. На каждое "За что?" — демонстрировали мотивацию. Это игра. Тонко продуманная. Все это время нам бросали вызов. И в этот раз удар оказался слишком точным… Это нужно было признать, подняться и идти. По кускам себя собирать и двигаться вперед. Остановишься — и выстрел опять попадет в мишень.

Мне не давало покоя то, что происходит с Максом… Словно в одну секунду между нами разверзлась пропасть, и росла с каждым днем все больше. Он не хотел говорить, и я его понимал. Я и сам не стремился вести с ним задушевные беседы. Потому что есть ситуации, когда любое слово раздражает и причиняет боль. Да и говорить тут не о чем. Мы не действовали сообща, как всегда до этого. Потому что я продолжал верить, а он похоронил свою веру, растерзал, искромсал на части и молча наблюдал, как она истекает кровью. Выжидал, когда подохнет…

Он позвонил мне как-то ночью и сказал, что уедет. Что на дно заляжет, оклематься ему нужно. Слушал его голос, и не узнавал брата. Хотелось примчаться, встряхнуть, таскать за собой, искать вместе выход, только знал, что не получится из этого ничего. Не сможет он сейчас. Не тот Макс, которого знал. Уже несколько недель прошло. Не говорили ни разу, только прокручивал иногда в голове тот последний разговор.

— Где искать тебя, если нужно что будет?

— Не надо искать, Граф. Я сам тебя найду. Ты за делами присмотри пока…

— Какие к черту дела… Не о делах сейчас. Я должен знать, куда ты направляешься.

— Бл***, Граф. Только не начинай, а? Ты до этого как-то без меня жил, нехрен тут мамочку изображать…

— Я тебе и мамочку и папочку заменю, если надо будет. За разговором следи. Знаю, что херово тебе, только…

— Что, Граф? Наступил тот самый драматичный момент, когда ты скажешь мне о братской любви? — услышал опять этот жуткий смех. Скрипучий, на надрыве, как у слабоумного. Дьявол, он дальше на дряни той. Вскочил с кровати, на ходу натягивая рубашку. — Барабанную дробь организовать?

— Где ты сейчас?

— Андрей… проехали. Да, твой брат мудак, но мне сейчас тошно смотреть на все это. Где каждая мелочь, бл***… — он замолчал, только я понял. Каждая мелочь о Дарине напоминает. В груди кольнуло. Говорим по телефону, а я боль его и так чувствую, как и крик, который в его горле комом стоит.

— Хорошо, Макс. Телефон включай иногда…

— Не волнуйся, не сдохну. Фима со мной… откачает, если что.

Кто бы сомневался, что Фима с ним. Верный как пес. Ни на шаг не отойдет, как собака сторожевая. Пусть так. Пусть уезжает, а когда вернется — кто знает, может, по-другому все будет.

Сейчас, когда до рассвета оставалось всего несколько часов, я сидел в кресле возле камина и наблюдал, как языки пламени медленно пожирают древесину, обугливая ее по краям и пробираясь все глубже. И опять брата вспомнил, который горит живьем. Ненавистью, разочарованием и болью, потому что продолжал любить. Нам не нужны были разговоры, чтобы понимать, что в душе происходит.

Вдруг зазвонил телефон, и я, не глядя на дисплей, схватил его и нажал на кнопку.

— Да, слушаю…

— Андрей, это Матвей…

На часах — четыре утра, в такое время с хорошими новостями не звонят. Почувствовал, как дыхание на несколько секунд перехватило и сердце замерло в ожидании, чтобы потом застучать быстрее, в такт лихорадочным ударам тревоги.

— Матвей Свиридович? Что случилось?

— Не догадываешься?

— Давайте к делу все же…

— Не телефонный разговор. Подставил ты меня, сынок… Не ожидал.

— Я приеду сейчас. Ждите.

Понимал, что произошло что-то серьезное, только такие вопросы по телефону не задают. И себя, и его подставить можно, несмотря на все предпринятые меры безопасности. Одно произнесенное слово может подвести любого под суд. С Матвеем Свиридовичем мы сотрудничали не первый год, притом все оставались довольны. Обоюдная выгода — лучшее подспорье для любых связей. Он в милиции пост серьезный занимал, через него мы все необходимые дела проворачивали, да так, чтоб в досье лишних пятен не появлялось. Подставлять его — все равно, что копать яму самому себе. Это явно какая-то ошибка, нужно выяснить все прямо сейчас.

Через час я был в его кабинете. Поставил на стол бутылку коньяка, а он молча вытащил из шкафа два стакана.

— Садись, сынок, в ногах правды нет… — закашлялся, прикрывая рот сжатыми в кулак пальцами, а я ждал, когда пройдет этот приступ. Почему-то отца сейчас вспомнил. Тот так же кашлял последние месяцы, и коньяк хлестал, несмотря на причитания Фаины.