Это не секс… это начало смертельной пытки, и я смотрела на это лицо, чувствовала его пальцы в своих волосах, захлебывалась и задыхалась от толчков его члена во рту, и понимала, что больше эти руки никогда не прикоснутся ко мне, чтобы любить… они будут убивать. Изощренно, до дикости больно. Отправят меня в ад мучений. Он умеет сделать это так извращенно, что я превращусь в кусок сырого мяса… Если я выживу, Максим, если ты не убьешь меня сегодня… я никогда тебя не прощу.

И я видела в его глазах иную похоть, не ту, к которой привыкла, а безумие и жажду моей боли и смерти. Он мог бы убить меня за секунду, но этого слишком мало. Зверь хотел получить свою долю наслаждения перед тем, как я умру, и самое страшное, что оно не приходило. Он будет увеличивать дозу, он будет искать этот кайф, а до тех пор не убьет. А найдет ли? Возможно, я об этом никогда не узнаю. Да, я плакала. Громко, навзрыд, но не кричала. Пока не кричала. Пока не развернул на живот и не ворвался в мое тело. Жестоко. Грубо. Я не могла поверить, что тот, кто заставлял меня орать от наслаждения, способен причинить мне такие адские муки. Он меня насиловал с такой жестокостью, так зверски, что мне казалось, я слепну от боли. Полосовал хлыстом, вцепившись в волосы, бил по лицу. Он что-то хрипло кричал, а я не слышала. Я просто хотела, чтобы это побыстрее закончилось.

Я ни о чем не просила, все, что можно было попросить, уже вымаливала раньше — и понимание, и шанс… дать мне хотя бы один шанс оправдаться.

Но с таким судьей, как Макс, уже нет никаких шансов. Он же и есть Палач, и приговор вынесен, он просто приводит его в исполнение с какой-то чудовищной отсрочкой.

От боли я грызла губы и кусала запястья, от слез ничего не видела. От криков сорвала горло. Я только слышала его рычание, чувствовала толчки внутри своего тела и свист хлыста, которым полосовал мою спину. Жутко от того, что это же он мог сделать иначе, жутко от того, что умел разогреть до невыносимого возбуждения… Что именно он — опытный, чуткий любовник, умеющий дарить дичайшее наслаждение… сейчас изуверски насиловал мое тело и душу. Моментами мне казалось, что я умру от боли, потому что он не останавливался, ему не нужна была передышка, он убивал меня и растягивал это удовольствие до бесконечности… точнее, он гнался за ним, но наверняка понимал, что когда кончит — я уже буду мертва. Только быстрая расправа не входила в его планы. Я боялась открыть глаза и посмотреть… Боялась увидеть себя, утопающую в собственной крови.

Он брал меня везде. Врывался в каждое отверстие в моем теле. Вертел, как тряпичную куклу, уже разодранную и изломанную.

Почти теряя сознание, вынырнула из марева боли от рывка за волосы. Я не слышала, что он говорит, только смотрела в обезумевшие глаза и больше не видела Макса, от него ничего не осталось, я видела зверя. Он хохотал мне в лицо и стало страшно… Впервые я его возненавидела.

Пнул в спину, опрокидывая на пол и вдавил голову в пол, продолжая вдалбливаться в мое тело, обездвиживая и разрывая изнутри.

— Шлюха Бакита, Ахмеда… и моя. Наша общая шлюха. Что такое? Тебе не нравится так? Не нравится настоящая боль? Давай покричи, как для них.

— Макс, — собственный голос похож на хриплый треск, еле шевеля разбитыми губами, — убей меня. Пожалуйста, — слезы опять потекли по щекам, смешиваясь с кровью, — убей меня. Ради… — он слышал… я знаю, но продолжал вдалбливаться и бить, боль ослепляла, и я не могла уже нормально говорить, — ради того… что… было между нами… убей.

Я не хотела после этого выживать. Уже не хотела. Я слишком любила его, чтобы потом жить с этими воспоминаниями. Такое не забывают. Лучше смерть. Так лучше для нас обоих.

Я вдруг перестала чувствовать. Есть, наверное, физический предел, когда человек перестает воспринимать реальность, утопая в диких мучениях. Морально Макс уже убил меня, растоптал и вытер ноги о мою душу. Я слышала собственные крики, я кашляла и захлебывалась слезами. Не могла вздохнуть и не хотела открывать глаза. Я боялась увидеть его и запомнить таким. Я боялась, что последним, что отразится в моих глазах, станет его лицо, искаженное отвратительной похотью и безумной ненавистью ко мне. Я боялась увидеть на нем наслаждение от моей смерти. Я хотела где-то там… очень глубоко, где наше счастье истекало моей кровью, верить, что ему жаль. Жаль нас. Только моя любовь умирала, а я все еще была жива. Я не хочу больше выныривать из мрака, там хорошо. Там темно и холодно. Там уже не страшно.

Последнее что я помню, это собственный вопль дикой боли и нехватку кислорода. Его пальцы на моем горле сжимаются все сильнее.

— Я же любил тебя, сука… я так любил тебя… любил… любил, тварь. Слышишь? Я любил тебя-я-я-я… — хриплым рыданием.

Я погружалась во тьму. Медленно, с мучительной агонией от каждого выныривания, раздираемая им на части, потому что он рвал меня везде, и облегчением от беспамятства, когда тьма накрывала с головой. Когда поняла, что больше не смогу открыть глаза, что еще одного вздоха не будет, и я иду на дно, собрала все свои силы, чтобы очень тихо, едва шевеля губами, прохрипеть:

— Не любил… Я дышала только тобой… а ты не умеешь. Не прощу… никогда… не прощу.