Фаина стиснула челюсти от ее слов, полоснуло по сердцу. Как равнодушно — почистим, избавим… Словно о наросте каком-то или аппендиксе. А там ведь живое существо. Там счастье. Там звенящее, абсолютное счастье, которого сама Фаина лишилась много лет назад и готова была на что угодно, чтобы время вспять повернуть. Попробовать еще раз. И еще.

Вышла из кабинета главврача и долго стояла у стены, думая о том, как скажет этой искалеченной, сломанной девочке о такой новости. И хуже… какое решение она примет.

Говорила, а сама видела, как та бледнеет и головой отрицательно качает. Быстро-быстро, и на лице гримаса адской боли, и первое слово за все это время:

— НЕТ. Не-е-ет. Не хочу, — громко, надсадно, хрипло. — Уберите ЭТО из меня. Вырежьте. Выковыряйте. Сейчас. Не хочууу. Нет.

Не плакала, только кричала. Вкололи успокоительное. Уснула. А Фаина рядом опять всю ночь просидела, руку гладила.

Вспоминала, как собственная дочь на руках умирала, как сама молила Бога, чтобы еще денечек подарил, еще один денечек и еще один. Чтоб не забирал к себе.

Только шансов у ее малышки не было совсем. Ни единого. Врожденная опухоль головного мозга, роды были тяжелыми, и Фая, еще совсем юная, только после школы, с комочком своим сидит, целует, прижимает к себе и молится, молится.

Вот когда умирает женщина… Все остальное поправимо. Все остальное вернуть можно, забыть, пережить. А это навсегда. Наказанием за все прошлые и будущие грехи. Она тогда в Бога верить перестала, учиться пошла. Фанатично, маниакально, именно по этому профилю. Искала, чем могли помочь ее малышке, но поняла, что не могли, и еще много лет не смогут. В чем-то успокоилась… плач мертвого ребенка перекрыли голоса живых. Тех, кого смогла спасти, вылечить. Только от таких потерь ни время не лечит, ни другие дети. Ничего не лечит. Потом диагноз бесплодие поставили, как окончательный приговор — счастья больше не будет никогда, и она начала искать его в чем-то другом, отдаваясь работе по полной.

А сейчас всколыхнулось. Представила, что кто-то от своего счастья добровольно отказаться может, и всколыхнулось.

Когда Дарина глаза открыла, Фаина сообщила новость еще раз, и в этот раз услышала такое же твердое, но уже спокойное "нет". Слишком спокойное. Словно не спала она, а обдумывала свое решение.

— Подумай, Даша. Ребеночек не при чем. Он не виноват.

— Это ЕГО ребенок, и я не хочу. Ничего от него не хочу.

— ТВОЙ. Прежде всего — твой. Подумай, девочка. Время еще есть. Пару недель так точно.

— Нечего думать. Пусть чистят. СЕЙЧАС.

— А если с последствиями? Если потом не сможешь? — сказала, и голос дрогнул.

— Потом? — криво усмехнулась. — Когда потом? С Кем?

— Жизнь продолжается, Дашенька. Ты такая молоденькая, красивая.

— Твоя продолжается. А мою вы на капельницах тянете.

Упрямо, а у самой слезы в глазах блестят, и снова молчание. Тяжелое, изнуряющее. Фаину больше не замечала. К стене отвернулась и лежала молча. Не ела почти.

Андрею тогда рассказала, и тот ответил, что решение принимать Дарине. После всего что случилось она имеет полное право. Голос дрогнул у него, но он прав, и Фаина знала, что тысячу раз прав, а смириться не могла. Слишком лично воспринимала, близко к сердцу. Дашка просто не понимает, что творит. Не доходит до нее, в шоке она. Может это и есть то самое спасение из бездны, новый смысл в жизни, возможность забыть, пережить все что случилось.

Даша заговорила только спустя несколько дней. Странно так заговорила. Попросила Фаину окно открыть. Ночью. Холод собачий. Февраль месяц. Снег валит. Но та открыла и вдруг услышала, как Дарина тихо сказала:

— Ты видишь там звезды, Фая?

— Нет. Сейчас нет. Но вчера ночью было очень ясно, и все небо было ими усеяно.

— А я больше не вижу ни одной. Их там нет. Нет… ни… одной. Ни одной, — и зарыдала. Впервые. Громко, надсадно, истерично. Фая тогда Дарину к себе прижала, поглаживая по волосам, убаюкивая и стараясь самой не разрыдаться, чтобы жалость не увидела.

— Есть, девочка. Конечно же есть. — приговаривала и локоны густые пальцами перебирала.

— Это для тебя есть, а мои все погасли. Он украл все мои звезды и сжег их. Видишь, пепел с неба сыплется — это мои звезды мертвые. Как мне рожать от него? Что рожать… если нет ничего. Не хочу, чтобы меня с ним что-то связывало. Не могу, понимаешь? Я не могу-у-у.

Страшно сказала. Так, что у женщины каждый волосок на теле дыбом встал. Фаина тогда просидела с ней до утра. А под утро рассказала ей о Тае. Впервые кому-то рассказала. Только Дарина смотрела на нее тяжелым взглядом. Да, с сочувствием, но односторонним каким-то. Поверхностным. Не проецируя на себя. Фаину жалеет, но себя в этом не видит. Как с ума сошла. Глаза дикие, блестят, то пустые совсем и сухие. Красные и сухие.

— Ты ее хотела… это был ребенок любимого мужчины, а не убийцы. Я не стану рожать монстра.

— Даже у самых страшных убийц не рождаются монстры, Даша. Ты ведь тоже его любила.