Оказывается, все это время Граф тоже готовился. Я не спросил у него, взял бы он меня с собой или нет, а он и не говорил об этом. Имел полное право на ненависть, а я это право признавал. Да и не бабы мы, разбирать все по словам и поступкам. Он знал, что я конченый ублюдок, а я знал, что он об этом знает и никогда не забудет. Этого достаточно, чтобы не начинать ненужные разговоры о мере вины и прощении. Одно Андрей признавал, и я был ему за это благодарен — наше общее право на казнь той твари, что разнесла нашу семью на осколки. Мое абсолютное право на месть.

Когда все карты передо мной открыл, я остолбенел. Конечно, слышал об Изгое.

Наша сфера деятельности не позволяла такой роскоши — не иметь информации о самой незначительной детали вражеского механизма, который мы рано или поздно собирались сломать.

Ахмед, падаль, бои нелегальные устраивал, и я там бывал, не раз и не два. Сам видел, на что способна эта глыба с отмороженным выражением лица и железными мышцами под лопающейся от напряжения кожей и неизменными солнцезащитными очками. Ставки на него делал. Изгой выигрывал всегда. Чаще всего оканчивая бой смертью противника. Кто мог тогда предположить, что Изгой совсем не тот, за кого себя выдает.

Потом Нармузинов его к себе забрал. С этого момента мы его слегка потеряли. Да и не следили за ним особо, как и за любой пешкой азиатов. А Изгой оказался родным братом Дарины и сводным Андрея по матери. Они через Фиму, суку продажную, вышли друг на друга. Фима… Снова ударом в солнечное, до глотка воздуха отравленного и ощущения клинка между лопатками. Мне уже долгое время кажется, что он там застрял и разогнуться не дает. Но не до него сейчас. Граф сам с ним разобрался, а я… может, и я доберусь. Позже, если желание останется. Если не настанет мое "можно".

Тут и сошлась общая картинка. Недостающие звенья той самой цепочки, которую мы с братом собирали несколько лет, разыскивая его родственников.

Впервые с Изгоем встретились за городом в лесопосадке. Нам нужна была полная гарантия того, что никто не прослушает. После последних событий ни я, ни Граф не доверяли даже собственной тени. Не то что этому мрачному и угрюмому типу в очках.

Когда парень снял их впервые, я вдруг подумал о том, что у них с Дашкой глаза одинаковые. Похожи. И да, и нет. Резануло по сердцу, что ее глаза уже никогда не увижу. Только времени на все это не было сейчас. Изгой дал нужную нам информацию о местонахождении Бакита. Падаль так в штаны наложил после того, как мы все раскрыли, что теперь прятался в лесном домике возле зачуханной деревни. Трясся за свой зад. Не зря трясся, чувствовал нутром своим поганым, что придем за ним.

Около месяца мы втроем разрабатывали план, как возьмем эту крепость, которую Бакит превратил чуть ли не в военный бункер. Изгой там работал в личной охране ублюдка. Он нам схему дома от руки набросал чертежом. Все лазейки обозначил. Продумали каждую мелочь и выдвинулись. По минимуму людей, чтоб подозрения не вызвать, на разных тачках и в разное время. Встретиться договорились у реки, и вместе пешком через лес к домику этому. В камуфляже, масках, иногда ползком позли по кустам. Изгой во всей этой херне докой оказался. Знал точно, где есть точки наблюдения, где камеры установлены.

Я почему-то смутно помню, как шли, как перелезали через забор, как резали горло людям Бакита. У меня эта колыбельная в ушах звучала и не смолкала в этот день с самого утра. Я под нее вскрывал яремные вены охранников. Чпок — и кровь булькает, расползаясь пятнами на белоснежных рубашках, а я вытираю лезвие о лацканы пиджаков.

Я помнил хорошо только Бакита. Его перекошенное лицо и отвисшую челюсть. Слюни помню, как стекали по подбородку из широко раскрытого рта, когда я с него аккуратненько срезал лоскутки кожи. Как с картошки. Андрей и Изгой оставили нас наедине. Устроили нам долгосрочное свидание с полной нирваной и моим абсолютным господством в царстве боли и смерти.

Я камеру поставил так, чтоб видно было ублюдка, болтающегося на веревках, и медленно, очень медленно его потрошил. Он орал и блевал, мочился в штаны, истекал потом. А я складывал кусочки кожи на тарелку и методично продолжал свою работу. Не сказал ему ни слова. Ни одного слова. Он и так знал, за что. Прощения просил, молил меня, проклинал, рычал и орал, надрывая глотку, пока я не врезал ему ребром ладони по кадыку, чтоб заткнулся. Когда почти закончил, Бакит был еще жив. Кусок окровавленного мяса почти без кожного покрова. Мычащий от боли. Как пособие по анатомии в учебниках девятых классов.

Наверное, он думал, это конец, и ошибался. Когда увидел в моей руке хлыст, задергался в судорогах ужаса и вонючей паники, кровавыми лужицами под себя уже в который раз.

Я впервые не испытывал удовольствия от экзекуции над врагом, я просто его казнил. Хладнокровно, медленно, размеренно. Распланировал его агонию по минутам.