Потом отпускало ненадолго, и тогда приходили врачи, медсестры. Все эти осмотры… они сводили с ума. Казалось, меня голую выволокли на улицу, и каждый мог, тыча пальцами, орать "Вот эту несчастную избил и изнасиловал собственный муж. Ах, бедняжка…", или "Что же можно было сделать, если тебя твой мужчина — вот так. Какой сукой надо быть?", или "Она точно ему изменяла, и он ее наказал. Я б и не так наказал". Я смотрела на их лица, и казалось, что слышу это наяву. Я не позволяла к себе прикасаться никому, кроме Фаины. Она единственная не смотрела на меня с этим нездоровым любопытством, жалостью, деланным сочувствием и никогда не говорила мне пресловутых "мы хотим вам помочь". Не надо. Не надо мне помогать. Мне вообще ни от кого и ничего не надо. В покое оставьте и в душу не лезьте, тело не трогайте — и больше ничего не надо.

Не могла даже Андрея пустить к себе. Я не хотела, чтобы он видел меня такой. Ему в свое время и Карины хватило. А еще я до дикости боялась, что посмотрю на брата и начну думать о Максе. Я сейчас не могла о нем думать. Не могла ни на секунду, у меня начиналась паника.

Меня словно снова душили его пальцы, и я понимала, как и тогда, что он убивает. Это не акт насилия, похоти, мести. Он просто уничтожает меня, потому что ненавидит.

Мне снилось это по ночам, мне виделось это и днем. Я прижимала руки к шее и чувствовала боль от удушья. Фантомно… его пальцы, перекрывающие мне кислород.

Нет, мне не было страшно. Многие бы вспоминали это с ужасом, с паническим страхом, а я вспоминала это с болью. Такой всепоглощающей, невыносимой болью, что мне хотелось кричать "Так почему я выжила? Черт вас всех раздери. Кто окунул меня в этот ад и спас для того, чтобы я умирала каждый день? Кто был настолько жесток?"

Фаина всегда приходила ко мне в такие минуты. То ли чувствовала, то ли видела на мониторах. Я знала, что она ждет моих слов, моих слез, возможно, а у меня нет слез. Нет ни одной слезы. Точнее, они есть, и я плачу, я рыдаю, но где-то там внутри. Очень тихо и жалобно. Я не готова говорить о НЕМ. Я не готова трогать то самое больное, что разъедает меня секунду за секундой, превращая мою жизнь в нескончаемый ад. Но я все равно о нем думала. Насильно. Въедливо и навязчиво. Как необратимость безумия. Имя произнести не могу, а лицо вижу, глаза, голос слышу, и захлебываюсь своей агонией, дышать не могу. Господи. Ну хоть на секунду, на мгновение избавь меня от воспоминаний. Избавь меня от этих мыслей. Избавь от него, я умоляю.

Не смогла его возненавидеть. Очень хотела. Жаждала полыхать от ненависти, но не могла. Вместо ненависти меня поглощало острое и невыносимое отчаяние. От того, что не поверил. От того, что изменял мне. От того, что убивал меня. Нет, не физически, а морально. Максим меня уничтожил, разломал на части, как надоевшую игрушку. Я старалась не думать о той ночи. Не вспоминать ее, не перебирать в своем сознании, но это оказалось невозможным. Он оставил мне на память слишком много рубцов, чтобы забыть так просто… но рубцы на теле ничто в сравнении с рваными шрамами внутри меня. Они не затягивались, не рубцевались, они беспрестанно кровоточили. И когда я думала о нем, они болели, как посыпанные солью и раздвинутые до невозможности раны, чтобы эту боль усугубить.

А еще я часто думала о том, знают ли они, что я не виновата? Фаина, Андрей, Карина… Максим. Знают ли, что я не убивала Савелия, не изменяла мужу с Бакитом, не предавала их всех. Со временем я поняла, что знают. И мне не стало легче. Стало еще больнее, еще невыносимее. Почему? Я пока даже не могла произнести этого вслух.

Известие о беременности меня тогда подкосило, а может, и толкнуло за ту грань, где вся боль вырвалась наружу. Это было помутнение рассудка, какое-то запоздалое и настолько разрушительное, что я даже не уверена, была ли я тогда собой вообще.

Ненависть смешалась с отчаянием, страхом, презрением к себе. Я не могла поверить в эту жуткую иронию, в эту издевку. Именно в ту ночь. Именно тогда, когда меня, нашей любви, нас больше не стало. Именно тогда ОН впился в меня вот этой жестокой, лютой, необратимой связью? И я захотела от нее избавиться. Я не понимала, что внутри меня ребенок, я чувствовала ту самую липкую паутину, которая сдавливала все мое существо, и я должна ее разорвать, отрезать, уничтожить. Пусть не думает, что я все еще в кандалах его власти надо мной, что я безвольная кукла Зверя, с которой он сможет и дальше поступать, как ему заблагорассудится.

Уничтожить. Все нужно уничтожить. Стереть в порошок, раскромсать, разодрать. Пусть болит. Пусть у него тоже где-нибудь болит, потому что эти решения принимаю Я, а не он. Потому что не сможет распоряжаться моим телом и… И не смогла.

С первыми ударами маленького сердечка я вдруг почувствовала эту щемящую нежность, эту дикую, тоскливую ноту любви. Наверное, именно тогда я осознала, что есть и иной смысл в жизни, помимо Максима. Есть мой собственный кислород, мое личное счастье, которое я могу не отдавать никому. Которое принадлежит только мне одной и будет рядом вечно. Мой ребенок. Фаина права — ТОЛЬКО МОЙ.