Кровь застыла в жилах, это верное ощущение, расписанное в литературе классиками на все лады, но читать – не на себе испытать. Особенно чувствуешь стоячую и холодеющую кровь, когда видишь над головой тонны железа, тонны! Штанкетные трубы, на которые цепляют декорации с кулисами, задниками и прочим сценическим оснащением. Софиты – отдельная песня, они висят рядами, а в рядах группы по два-пять софитов, ну и отдельные фонари, как тот, что упал. Театр старый, устроено здесь все по старинке, с советских времен – никакой модернизации, ведь новшества стоят денег, причем больших, а их, дай бог, чтоб хватило на новую постановку и зарплаты. Все это хозяйство разноцветно сверкает сверху, обливая световым калейдоскопом сцену, но это тонны… тонны железа.

Ни один артист, выходя на сцену, не думает о том, что висит над ним, а Саша подумала. Впервые. И под кожей пробежал страх, так быстро пробежал, словно живой: с пальцев рук и ног он поднялся вверх и сдавил виски, горло. С трудом актриса вышла на сцену, а когда вышла, с первой репликой забылась и играла в полную силу, но… как последний раз. Словно вот-вот свалится на нее многотонная конструкция и раздавит, а Саша не успеет ни роль доиграть, ни жизнь свою прожить – ничего не успеет…

3

Море цветов… Аплодисменты… Крики «браво!»… И улыбки, улыбки… Потом небольшой фуршет с шампанским, многообразием бутербродов и сладостей – замечательная традиция отмечать премьеру. Оленева, конечно, втихаря водку хлестала, а завтра опять этот же спектакль, в воскресенье тоже – три премьеры подряд. Голова кружилась от комплиментов, ведь на мини-банкет приглашены и гости, они не скупились на похвалы. Саша забыла про чертов софит, свой страх и синенькие черточки на сцене, она даже в упор не видела Инока, обещавшего отвезти ее домой. По старой традиции, которая сейчас утрачена в подавляющем большинстве театров, на банкет приглашались все работники, монтировщики в том числе, они же непосредственные участники.

Но всему приходит конец, а хорошим мгновениям – слишком быстро. Саша оделась, собрала букеты и вышла во двор театра, вдохнула холодный воздух…

– Ну, ты и копуша, – встретил ее Инок.

– Ой! – испугалась и одновременно смутилась она. – Извини, я…

– Забыла, – подсказал Инок, усмехаясь. – Ладно, не расшаркивайся, поехали, а то я спать хочу.

– Слушай, мне неловко… и потом… не люблю чувствовать себя обязанной…

– А я не люблю ваши актерские бла-бла-бла. Поехали.

Забрав букеты, этот не очень вежливый, даже немножко грубоватый молодой человек зашагал к выходу с театрального подворья, ей пришлось плестись за ним. Только в машине Саша почувствовала усталость и приготовилась чуточку расслабиться, однако Инок (дурацкая кличка, которая ему, кажется, очень нравилась), выехав с парковки, не позволил и этого:

– Ну, рассказывай.

– Не поняла, – встрепенулась она. – Что рассказывать?

– Как докатилась до жизни такой. Извини, шучу. Но мне интересно: молодая и красивая артистка, которая училась в Москве, работала там же, вдруг уезжает к черту на кулички… Почему?

– А тебе не приходило в голову…

И внезапно замолчала. То, что едва не слетело с языка, – ложь, а лгать сегодня не хотелось, но и вспоминать прошлое тоже не было охоты. Когда сознательно отрезаешь от себя часть жизни, надеешься туда больше не возвращаться никогда. Но разве кому-то удается расстаться с прошлым? Тем более когда в нем много черных и белых пятен…

* * *

Разумеется, с детства Саша видела себя актрисой, и не только на подмостках сцены, на экране в первую очередь. О, кино! Настоящее, сильное, способное захватить полностью, унести в страну фантазии, вызвать смех или слезы, красивое кино о человеческих терзаниях манило юную мечтательницу со страшной силой. Саша запоем читала Шекспира и Лопе де Вега, учила монологи из пьес Островского, а ночью, засыпая, уносилась в шквал страстей Достоевского, короче, девочка образовывалась.

Первой восстала против карьеры актрисы мама, доводы приводила вполне разумные, мол, связей в богемном мире нет, а без них – никуда; Саша не дочь, не жена, не сестра знаменитого артиста или режиссера, а там другие не ходят! Да и вообще, от слова «богема» на ее замечательном лице появлялось брезгливое выражение. Но мама… о, она исключительная в своем роде: английский, японский, китайский языки – на этот подвиг, извините, среднестатистический человек не способен. Дедушка с бабушкой, конечно же, поддерживали дочь и тоже были против выбора Саши, дед с высоты своего величия (он до сих пор капитан дальнего плавания) фыркал в усы:

– Богема всегда лезла в привилегированный класс, но потолок этой прослойки – горничные и бармены. Включи телевизор и посмотри на них, это же убожества: пьянчужки, развратные, глупые приматы, не могут толково выразить мысль, впрочем, мыслей в их головах не водится. И ты, Сашка, туда же лезешь!