— Как мне было страшно, Эдам! Злость моя была с целый мир, даже больше. Может, попади я туда раньше, я бы еще успела спасти ее. Или хотя бы увидеть без капюшона и запомнить того, кто это сделал. Если б ты знал, до чего это был омерзительный обряд…

— Ты это так поняла? Как обряд?

Я киваю:

— Полиция так же решила. Мне тогда почти исполнилось восемнадцать, я многое понимала из того, о чем они между собой говорили — о педофилах, об обрядах посвящения новых членов. Это оказалась едва ли не самая крупная преступная сеть на севере Англии. Действовала в детском доме много лет, и все молчали.

— И эти мысли с тобой все эти годы…

— Дня не проходит, чтобы я не думала о ней.

— Знаешь, чего мне хочется? Прожить с ней хоть один денек.

— Если тебе это удастся, скажи мне как. Есть люди, с которыми я тоже хотела бы прожить хоть денек…

От неожиданного и громкого стука мы оба вздрагиваем. Это Фрейзер Бернард колотит по двери своей палкой. Его силуэт вырисовывается в дверном проеме; сам он стоит на пороге, но в церковь ни ногой.

— Закрывать, закрывать пора! — хрипит он, будто произойдет катастрофа, если мы задержимся еще немного.

Сжав Эдаму руку, я встаю:

— Подожду тебя на улице.

Я с облегчением покидаю церковь, пусть даже снаружи поджидает старик из деревни. Чем больше местных меня увидят, тем больше риск быть узнанной. Я вернулась сюда снова только ради Эдама.

Фрейзер позвякивает ключами, как тюремщик.

— И чего ворошить старое… — ворчит он. — Что сделано, то сделано.

— Иногда людям нужно примириться с прошлым, — с досадой отрезаю я, — чтобы не страшиться будущего.

Фрейзер тычет в землю палку, в другой руке крутит связку ключей… Я не могу отвести глаз — так дети таращатся на калек. На руке не хватает большого пальца. Фрейзер Бернард замечает мой взгляд и спешно сует руку в карман.

— В мае здесь все синее, как море, — говорю я Эдаму и взмахиваю рукой. — Во-о-он оттуда и до самой церкви. Мы называли это «Боженькин ковер». — Я веду его дальше.

Это была его идея. Из церкви он вышел с покрасневшими глазами и ни слова не произнес, пока Бернард не запер дверь на замок и не отправился восвояси. Мы остались вдвоем на тропе. Я еще не отошла от увиденного. Беспалая рука. У многих ли людей не хватает большого пальца? Ясно, это он подглядывал в окошко к Лекси, но зачем? И как сказать об этом Эдаму? Подумать страшно, что это может означать.

— Покажи, где ее похоронили.

Немыслимо.

— Не надо, Эдам. Не мучь себя!

Эдам зашагал назад, он ведь знал, что это где-то недалеко от церкви.

Шуршат опавшие листья у нас под ногами.

— Где? — требует он, когда мы снова приближаемся к мрачному зданию церкви, которое отгораживают от остального мира десятки метров колючей проволоки.

— Там. — Я поворачиваю налево. — Я не очень далеко убежала, не могла ее бросить. Глупо, конечно, но я надеялась, что она еще жива.

Деревья и густой подлесок укрывают нас от солнечного света.

— Храброй ты была девушкой, — сипло бормочет Эдам.

— Нет, я была дурой. Круглой дурой, потому что так долго терпела это!

Теперь я, как раньше Эдам, глотаю слезы. И вспоминаю, как это было. Вспоминаю огоньки свечей в церковных окнах, отсветы на земле, лопату, их перепалку и тычки.

— Вон там, — указываю я, — где пригорок на прогалине.

Теперь-то он оставит меня в покое? Я хочу уйти, но Эдам хватает меня за руку и тянет дальше.

— Покажи, где именно.

— Эдам, столько лет прошло. Деревья, кусты — все изменилось.

— Пожалуйста! — У него в глазах застыла боль.

И я подчиняюсь. Перед нами не настоящая могила, а всего лишь пустой холмик. После того как извлекли тело Бетси, здесь неделю копались криминалисты.

— Вот. — Я рисую в воздухе прямоугольник.

— Почему ты так уверена?

— Здесь и раньше было небольшое кладбище. Видишь, вон остатки стены? — Низкая полуразрушенная каменная кладка вся заросла плющом. Она огораживает с дюжину могил, простые каменные надгробия вросли в землю. — Когда мы ходили в церковь, бывало, прыгали по этим камням, как по дорожке, и нам за это влетало. — Я сдвигаю ногой слой листьев, сухих и хрустящих сверху и слипшихся, подгнивших внизу. — И эта могила была как раз рядом с… тем местом, куда… положили Бетси.

Эдам опускается на колени, кладет ладони на сырую землю, склоняет голову, словно молится, все ниже, ниже, до самой земли.

— Смотри! Видишь? — вырывается у меня. — Дубок вырос!

Эдам далеко унесся, в ту жизнь, которой никогда не было. Он озирается, чтобы найти, где дуб-отец. Вон там, левее; стоящий на страже великан.

— Осенью она любила играть с желудями. Ей понравилось бы, что он здесь вырос.