— Понимаешь ли ты, каково это — потерять двадцать лет жизни из-за… — Бернетт обдал ее кислым дыханием, — из-за сопливой девчонки?

Нина покачала головой. Смотреть на него не было сил. Все тело окостенело от страха.

— Девятнадцать лет, четыре месяца и семнадцать дней я провел в заднице. Из-за тебя!

Он вдруг встал, оттолкнув Нину к стене. С соседней полки что-то упало.

В полумраке Бернетт притронулся к полотну на мольберте.

— Мне не слишком приглянулись картины твоего мужа, — сообщил он буднично, словно подбирал что-нибудь для украшения гостиной. — И мне плевать на твою безмозглую дочь. — Бернетт поднял большое полотно и поднес к Нине. — Но ты — совсем другое дело. Для тебя жизнь больше не будет праздником.

Нина издала тихий стон и не узнала собственного голоса. Ногти впились в необструганные доски стены.

— Ты умрешь, — сказал он тихо, но слова наполнили собой всю мастерскую, проломили тонкие стены и вырвались в ночь. — А скажешь хоть слово — первой умрет девчонка. — Бернетт чиркнул пальцем по жилистому горлу и добавил задумчиво: — Она похожа на тебя.

— Не смей ее касаться своими грязными лапами! — выдавила Нина.

— Очень надо. Она слишком стара для меня, уж тебе-то следовало это знать, Нина. — Он погладил ее по щеке. — Когда с тобой будет покончено, я начну жизнь по новой.

Свет зажегся в тот момент, когда Бернетт ударом ноги пробил холст. Полуослепшая от яркой вспышки Нина смотрела на картину. Это был ее портрет, чудесный портрет, который написал Мик. Глазки Бернетта жадно всасывали каждый сантиметр обнаженного тела, изуродованного его башмаком. Рана с рваными краями пришлась как раз на сердце.

— Скажешь Мику, что ты это нечаянно, договорились? — Бернетт толкнул холст, и тот упал на пол лицом вниз.

— Ты дьявол! — всхлипнула Нина. — Истинный дьявол!

Она выскочила из мастерской и полетела к дому через залитый светом сад. Слезы застилали глаза, она смаргивала их, но они снова набегали и лились по лицу — слезы страха и гнева. Рушилось ее счастье, сама жизнь.

Как он нашел меня?

Очутившись у задней двери, Нина в окне кухни увидела Мика. Если она и была в чем уверена, так это в том, что в дом должна войти, словно ничего не случилось, словно она только что мило провела время с гостем в мастерской. Переступить порог должна абсолютно другая женщина.

Я пыталась рассказать воспитателям, но заговорить смогла только через два дня. Все думали, у меня болит горло, и Патрисия дала мне какие-то таблетки.

— Там и повар был, — сказала я ей.

Она коротко глянула на меня, покачала головой и дальше слушать не стала — у нее было много дел. А мисс Мэддокс, когда заступила на дежурство, отчитала меня за грязную одежду.

— Почему все это мятое, в кровище валяется у тебя под кроватью? — Вытащив заскорузлые вонючие тряпки, которые были на мне, она брезгливо наморщила нос.

— Меня били, — прошептала я. — И повар там тоже был.

Мисс Мэддокс глянула на меня, в раздумье пожевала губами — и двинулась в обход спальни, собирая грязную одежду, подбирая с пола игрушки.

— И когда только вы порядку научитесь? — бурчала она. — Мараете, рвете, раскидываете…

— Мисс Мэддокс, да послушайте! — взмолилась я. — Со мной что-то плохое сделали. Так нельзя! — Слезы отчаяния брызнули из глаз. Почему она не слушает? Почему остальные дети молчали?

— Эва Этвуд, горазда ты сказки рассказывать. Фантазерка, каких свет не видывал. В один прекрасный день собаки поживятся твоим длинным языком.

В детский дом пришли люди из муниципалитета. Патрисия сказала «инспекция». Нам было приказано отдраить все сверху донизу, даже те страшные комнаты, в пыли и паутине, которыми никогда не пользовались. Дом был огромный, и добрая половина обычно оставалась для нас под запретом. Бетси, еще слишком маленькая, чтоб помогать, ходила за мной хвостом.

— А что такое спекция? — спросила она.

— Сама не знаю, но мне она не нравится — больно много уборки. — Я возила шваброй с мокрой тряпкой по старым половицам, от дерева шел теплый кисловатый дух. Бетси прыгала по лужицам на полу, а потом топала по сухим доскам, оставляя следы.

Их было шесть человек — пять мужчин и одна женщина, все в темных костюмах. Нас выстроили в столовой и велели петь, а гости пили кофе. Я узнала одного из мужчин — красный нос, коричневые пятна на лбу — и зажмурилась.

— Достойно всяческих похвал, — заявил один из гостей, одобрительно кивнув директору дома мистеру Либи. Мы видели мистера Либи, только когда случалось что-то непредвиденное или когда приезжал кто-нибудь из муниципалитета. — Дело у вас поставлено отменно.