— Они хранят какой-нибудь предмет одежды своей жертвы, ювелирное украшение — и называют их трофеями. Некоторые серийные убийцы оставляют их на память, чтобы еще раз пережить свои преступления. Насколько мне известно, Меррик уже много лет занимается именно этим аспектом. Вот почему, когда подошел очередной юбилей вашей дочери, он приставил к нему новых людей. Меррик даже просматривал мусор, выброшенный Джоуной, и отслеживал его телефонные звонки — словом, он не сдался. Но вся проблема в том, что Джоуна далеко не дурак. Его IQ намного выше среднего, это во-первых, а во во-вторых, он, к несчастью, знает, как заметать следы. А теперь я отвечу на ваш следующий вопрос: для чего Джоуне понадобилось надевать куртку на крест и рисковать тем, что он вновь окажется под микроскопом, особенно теперь, когда он умирает и хочет закончить свои дни в мире? — сказала Нэнси. — Вполне уместный вопрос. Но проблема заключается в том, что на него нет удовлетворительного ответа. К таким вот Джоунам обычная логика нормальных людей неприменима. Я разговаривала на эту тему с несколькими психологами-криминалистами, которых уважаю, и они склоняются к мысли, что Джоуна хочет, чтобы его поймали. Как бы невероятно это ни звучало, такое желание испытывают большинство преступников. Одних ловят, и они начинают хвастаться своими подвигами. Другие затевают нечто вроде игры — возьмите, к примеру, Теда Банди ^[13].

— Джоуна умирал сегодня утром и отказался говорить.

— Почему это вас удивляет?

— Вас там не было. Он страшно боялся умирать. Я видел это по его глазам.

— Разумеется, ему было страшно. Вы уже отделали его один раз. Задохнуться или быть избитым до смерти… Что бы вы выбрали?

Майк спросил:

— Вы узнали что-либо еще?

— Лаборатория обнаружила два волокна, оба синтетические. Одно из них совпадает с той имитацией меха енота, что Джоуна носит на капюшоне своей куртки. Но coup de grace ^[14]— это единственный волосок, который эксперты обнаружили на одном из обшлагов куртки.

— Это был волос Джоуны.

— В самую точку. По словам моих источников, Меррик может со дня на день нагрянуть к Джоуне с ордером на обыск. Располагая такими уликами, я бы предположила, что домой Джоуна уже не вернется.

Наконец-то. Прошло пять лет, и теперь он имел осязаемые вещественные доказательства, привязывающие Джоуну к исчезновению Сары.

Майк уставился на фотографию куртки. Эта борьба отняла у него столько времени и сил, что он надеялся ощутить… Что? Отмщение? Неужели? Почему же в таком случае он не чувствует ничего, кроме опустошения?

«Чувство опустошения вызвано шоком».

— Я не отдам вам эту папку, — заявила Нэнси. — Если кто-нибудь увидит вас с ней и об этом станет известно Меррику или еще кому-либо, связанному с этим делом, мне чувствительно прищемят задницу.

— Спасибо вам. — Майк все еще не мог прийти в себя.

— Не за что.

Нэнси встала, держа в руке портфель и папку, и вышла из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь.

Майк откинулся на спинку кресла и провел рукой по гладкой поверхности стола, глядя в окно на полудюжину небоскребов, торчащих вдали, на горизонте.

— Прошу прощения за то, что Нэнси вела себя так резко, — спустя несколько мгновений сказала Сэм. — Она хороший человек. Просто у нее были большие проблемы с пьяницами. Ее отец и брат алкоголики.

— Ну, по крайней мере, ты знаешь, чего от нее ожидать. Спасибо за то, что организовала эту встречу, Сэм. Я твой должник.

— Я могу еще чем-нибудь помочь?

Майк покачал головой и закрыл глаза. Потирая их, чтобы избавиться от непрошеной влаги, он представил курточку Сары лежащей в ящике для вещественных доказательств, с заклеенной клейкой лентой крышкой, в каком-нибудь темном шкафу.

Когда он открыл глаза, Сэм смотрела на него. Выражение ее лица было беззащитным, как много лет назад, вечерами на пляже, когда они сидели рядышком и поверяли друг другу свои разочарования и обиды. Тогда она выслушивала его рассказы об отце и не судила его, и Майк готов был биться об заклад, что она не станет осуждать его и сейчас.

— Мне все время снится один и тот же кошмар, — признался Майк. — Сара спит в своей комнате и плачет во сне. Плачет и не может успокоиться. — Он сделал глубокий вздох и продолжал: — Я хватаю подушку и прижимаю к ее лицу. А вчера ночью мне приснился другой кошмар. Мы едем в машине, Сара плачет, и я вышвыриваю ее вон. Я. Ее отец. Почему мне снятся такие сны, хотел бы я знать?

Той ночью Сара вновь пришла к нему.

Она стояла на краю пруда Салмон-Брук в застегнутой под горло розовой курточке, но капюшон Пыл откинут, и лицо дочери оставалось ясным и чистым. Она приоткрыла рот и высунула язык, облизывая нижнюю губу.

— Смотри, папочка, смотри! — закричала она, едва не срываясь на визг от восторга, и поехала через пруд, судорожно перебирая ногами в манере «О господи, я сейчас упаду», свойственной всем юным фигуристам, и размахивая руками, как крыльями.

Майк катился на коньках рядом с ней. Стоял чудный зимний день: небо было пронзительно-синим, а воздух — прохладным и свежим, и в нем не чувствовалось той морозной крепости, что заставляет вас сидеть дома. Пруд в форме бобового стручка был битком забит детишками и родителями. В одном его конце, подальше от основной массы народа, мальчишки играли в хоккей, и в ясном воздухе раздавался глухой стук их клюшек об лед.

— У тебя отлично получается, Сара.

— Поехали со мной.

— Я могу взять тебя за руку?

Сара задумалась.

— Ладно, — сказала она и, перебирая ногами, понеслась вперед. — Но мы должны сделать прыжок вертолетиком.

— Ты же знаешь, что я так не умею, хорошая моя.

Сара остановилась, подняла на него глаза и поправила сползшие на кончик носа очки. Сейчас, на ярком солнечном свете, каждая черточка ее лица смотрелась выпукло и объемно: ямочки на бледных ирландских щечках, синева глаз.