Ирина жила в просторной, светлой и очень дорого обставленной двухкомнатной квартире. Прокурор опытным взглядом подмечал туркменский ковёр на стене, ГДР-овскую стенку, которая ломилась от хрусталя, сверкающую полированными боками радиолу «Ригонда» и прочие предметы роскоши, мало сочетавшиеся со статусом отчисленной за неуспеваемость студентки.

По долгу службы неплохо разбираясь в ценах, Белогорский понимал, что на содержимое этой двушки он не заработает даже до пенсии.

Девушка оставила его на кухне, а сама пошла переодеваться.

В голове у Белогорского то и дело всплывала сцена из только что вышедшей на экран «Бриллиантовой руки», с соблазнительным танцем Светланы Светличной, перекрываемые картинками, из одного немецкого журнала, который пошляк Звонарёв как-то изъял у погоревших на валюте морячков. До того, как журнал приобщили к делу, его засмотрели до дыр.

Но всё оказалось прилично: домашний халат Ирины хоть был и с перламутровыми пуговицами, но выглядел даже строже, чем её уличный наряд.

Белогорский ожидал растворимый, но Ирина старательно смолола на ручной кофемолке душистые зёрна арабики, а затем сварила очень вкусный кофе в большой медной турке.

Разлила его в крохотные фарфоровые чашечки с изображением Мадонны и села рядом за стол.

Она пила его маленькими глоточками, щурилась и молча смотрела на прокурора.

Ирина совершенно не удивилась отсутствию бумаг, которые надо было якобы подписать, а после неуклюжему приглашению в ресторан.

Как и ни разу не удивлялась позже ужинам в Праге, огромным букетам роз, украшениям, билетам на театральные премьеры. Никогда не отказывала, но принимала ухаживания снисходительно, как должное.

Она была на два года моложе Белогорского, но рядом с Ириной он чувствовал себя несмышлёным мальчишкой.

О её занятиях они не говорили.

Всего однажды прокурор спросил её о работе, на что та сказала, что устроилась переводчицей. Он ухватился за этот обман, хотя понимал, что такая работа никак не могла обеспечить Ирине текущий уровень жизни.

Белогорский знал об этом не понаслышке. Ирина была дорогой девушкой, слишком дорогой для прокурорской зарплаты. Сначала он назанимал денег у всего отдела, потом заложил в ломбарде подаренные родителями на защиту диплома часы «Восток»

А затем в курилке его поймал прокурор Зудин. Красавец Зудин, брюнет, похожий на киноактёра, любимец женщин всех возрастов, дождался, пока они останутся наедине, а после предложил Белогорскому решить разом все финансовые проблемы.

Надо было, чтобы одни документы в деле о хищении исчезли, а другие появились.

Фигуранты получали два года вместо пятнадцати, а Белогорский — свои «нетрудовые» пять тысяч рублей.

Зудин держался уверенно, говорил с улыбкой, ездил на новеньком «Москвиче» и располагал всем своим видом.

Белогорский доверился ему, впервые преступил закон и… Ничего не случилось. Кроме денег, которые моментально были потрачены на Ирину.

Зато в определённых кругах прошёл слушок, что Белогорский «берёт на лапу». Так что денежный ручеёк скоро превратился в стабильный поток.

Прокурор обзаводился связями, полезными знакомствами, потихоньку рос по карьерной лестнице.

Надеясь пробить ледяную невозмутимость девушки, он делал всё более дорогие подарки. После убийства московского ювелира старинный перстень из его коллекции во время обыска отправился не в пакет с вещественными доказательствами, а в карман Белогорского.

«Мёртвому он уже не нужен», — успокаивал себя прокурор. Успокоить было не сложно, закон он давно воспринимал как что-то, что лично к нему не относится.

Глядя на перстень, Ирина хмыкнула и впервые оставила Белогорского у себя на ночь.

По давним заветам академика Павлова, «собачка» должна была закрепить условный рефлекс. За правильное и полезное поведение положена награда.

Но даже это Ирина проделала с обычным равнодушием.

— Только побыстрее, — сказала она, — мне завтра рано вставать, надо выспаться.

Ирина стала для Белогорского наркотиком. Если бы она хоть раз оттолкнула прокурора, нагрубила или даже просто возразила бы ему в чём-нибудь, возможно, у него проснулся бы инстинкт самосохранения.

А так, она была миражом, близким, но недостижимым. Даже обнимая спящую Ирину по ночам и вглядываясь в её безмятежное лицо, Белогорский понимал, что эта женщина ему не принадлежит.

Просто терпит его, готовая уйти в любой момент просто из прихоти, из каприза.

Она, как кошка, только позволяла любить себя, потому что ей было удобно, сытно и тепло.

Но теперь Белогорский знал, что делать. Регулярно он оставлял на кухне рыжие сотенные купюры «на хозяйство», надеясь, что достаток превратит Ирину в «приличную девушку».

«Если у неё будет достаточно денег, то не будет нужды зарабатывать их как-то ещё», — наивно размышлял он.

Как именно «зарабатывать», прокурор не решался произнести даже про себя. Несколько раз он видел у подъезда знакомую чёрную «Волгу», но отворачиваясь проходил мимо.

Ему казалось, что люди внутри обсуждают его и посмеиваются над ним.